Семья Рубанюк
Шрифт:
— Немножко маху дал я, что не поехал учиться, — прервал молчание Алексей. — Так влюбился в трактор, когда нам дали «челябинцев»! Веришь, сплю, бывало, а мне магнето, жиклеры, зажигания только и снятся. Такой любитель этого дела…
— Это же хорошо, Леша! Знаешь, как нужны в селе такие руки!
— Не только в селе. Осенью и я в Киев подамся. Приезжал человек с ремонтного завода, приглашают… Деньги большие дают, квартиру.
Алексей встал и распахнул окно в сад.
Сев затем на место, он с минуту раздумывал.
— Ну, и жениться думаю… — нарочито равнодушным тоном проговорил он. — Оксану хочу брать. Она пусть учится, потом и я поступлю.
— И она согласие дала? — скороговоркой, почти шепотом спросил Петро.
От Алексея не утаилась тревога в голосе товарища. Он не забыл, как часто и охотно Оксана вспоминала о Петре, как вполошилась, узнав о его возвращении в Чистую Криницу. В мозгу Алексея пронеслась шальная мысль о том, что Петро не простит Оксане, если ему намекнуть, будто она его не ждала. «Сказать ему, что у нас скоро свадьба?» — подумал он, но не решился.
— Мы же с нею давно уже… — туманно произнес Алексей. — Правда, боится, чтоб из института не забрал, но я не против. Нехай учится. В Киев перееду, ей легче будет.
Петро расстегнул ворот рубашки. Ему нечем было дышать, в голове мутилось. Огонек папироски в его зубах вспыхивал все чаще. Голос дрожал, когда спустя немного он спросил:
— А отпустит тебя парторганизация из колхоза? Ты при эмтеэс состоишь?
Алексей неторопливо полез в карман за кисетом, старательно оторвал от сложенной газетки лоскуток на завертку.
— Из партии меня исключили, Петро.
— Исключили? Как это? За что?
— Так… Было одно дело, — сказал Алексей. — Не подчинился начальству. Да я об этом дуже не печалюсь. У механика, известно, хватает дела и без собраний да нагрузок.
— То есть как не печалишься?! Тебя партия в люди вывела, а ты… «не печалюсь». Слушай, Олекса, может, ты шутишь?
— Да нет, какие шутки! Я теперь вроде как беспартийный актив.
Петро порывисто встал с места, зашагал по комнатке.
— Ты же комсомольцем сколько был, Олекса. Как же ты мог вот так… бросить партию? Нас у партии много, а вот партия у нас, как родная мать, одна. Об этом думал?
— Думай не думай, теперь поздно. Переживем как-нибудь…
— Эх, ты…
— Да чего ты разошелся? — хмуро прервал Алексей. — Хочешь сволочью меня обозвать? Обзывай. Только мне что-то сдается, не за это ты на меня… Партийные дела не к чему сюда приплетать.
Алексей пыхнул дымом, сел удобнее.
— За Оксану нам с тобой споры нечего затезать, — сказал он, жуя окурок. — Она об тебе не дуже помнила.
Петро быстро надел кепку. Он подумал о том, что теперь уже говорить по душам с Алексеем не сможет, надо уходить. А Алексей, спохватившись,
— И чего это мы сцепились? Садись, Петро, повечеряем, тогда видней будет… что к чему.
Колеблясь, Петро постоял еще минуту, потом сел. Но в это мгновение за дверью, в сенцах, послышался голос Оксаны, и Петро, быстро вскочив с табуретки, кинул Алексею:
— Другим разом, Олекса, потолкуем. А сейчас спешу до дому.
Он выскочил в сенцы, посторонился, пропуская Нюсю и Оксану, несших угощение, и, перемахнув через ступеньки крылечка, пошел к калитке.
— Ты куда, Петро? — крикнула встревоженно Нюся, когда он уже взялся за щеколду.
Петро не откликнулся. Рывком открыл калитку, зашагал по улице. И только спустя несколько минут он заметил, что идет не домой, а к ветряку, в степь.
Несколько дней пожил Петро дома, а однажды, встав, как обычно, с рассветом, заявил отцу:
— Как хотите, тато, а без дела сидеть больше не могу.
— Примечаю, сынку, твое настроение.
— Пусть вам не в обиду это будет. Поеду в район договариваться о работе.
— Раз нужно, не препятствую, Повидайся с людьми…
В Богодаровке у Остапа Григорьевича оказались дела в райземотделе, и он решил поехать вместе с Петром.
Старший агроном Збандуто, к которому направили в районе Петра, встретил его очень любезно, расспросил подробно о Тимирязевке, о мичуринских опытах.
— Ну что ж, — закончив расспросы, сказал он. — Весьма рады молодым кадрам. Нам как раз нужен работник по полеводству.
— Ведь я специализировался как садовод, — напомнил Петро.
— Сочувствую. Но нам важнее полеводство.
Збандуто снял очки, пригладил волосы.
— У меня продуманы планы развития садоводства в районе, — сказал, нахмурившись, Петро. — Надо же правильно использовать мои знания и… считаться с желанием.
— Что за планы у вас?
Петро, все больше воодушевляясь, обстоятельно рассказал о давно созревших у него замыслах превращения Богодаровского района в цветущий сад, с богатыми питомниками, школками, парниками, теплицами.
Збандуто слушал его, не перебивая.
— Я вот в ваши годы желал виноделом быть, — сухо отстал он. — Ничего не поделаешь, молодой человек.
— Сделать все можно, — разгорячился Петро. — Знайте, что я все-таки буду заниматься садоводством. Иначе не было нужды и ехать мне сюда.
Збандуто провел рукой по толстому стеклу, лежавшему на голе, брезгливо посмотрел на пыль, приставшую к пальцам.
— Совершенно напрасно расстраиваетесь, — сказал он. — Поработайте годик-другой, где прикажут. А потом замените нас, стариков. Тогда распоряжайтесь, как душе угодно. Чувствуя, что может нагрубить, Петро повернулся и вышел, и прощаясь.