Семья Рубанюк
Шрифт:
— Куда это к вам?
— На Кубань. Вот где житуха!
Старик тягуче закашлялся, потом уселся, подогнув под себя ноги, принялся сворачивать цыгарку. Сиплым голосом сказал:
— Вот сколько народу идет, ночует, а никто не скажет: цела выставка эта… хозяйственная… или нет?
— Сельскохозяйственная, что ли? Зачем она тебе?
— Как это «зачем»? Думаешь, мы не были на ней?
— И ты был? — с недоверчивой ухмылкой спросил чей-то сонный голос.
— А чего мне не быть? Внучка-то моя
В голосе старика послышались горделивые нотки. Управившись с цыгаркой, он продолжал:
— Если бы не война, наша деревня еще не то бы перед людьми выставила. Тебе вот, служивый, электричество поперек стало. А оно не везде сразу…
— Нет, дед, — весело перебил его парень, видимо нарочно подзадоривавший старика, — некультурно живете.
— Поживи-ка с мое, — рассердился дед. — Мне-то за восемьдесят. Ты-то не помнишь, как в белокаменной нашей этого электричества и в помине не было. Масленками светили да керосином. Конка по улицам ходила… А нонче какой город! Видал? Наш человек, русский, подмосковный, строил. Два зятя у меня в инженерах. Оба наши, быковские… Ты сам-то, чай, не с Москвы?
— Нет, я издалека. С Кубани.
— Ага! А пришел за Москву воевать? И правильно! В Москве вся она, наша жизненность, заключается…
Под разговоры на печи Петро незаметно уснул. Уже под утро он услышал сквозь сон громкий стук в дверь. На крыльце и под окнами разговаривали, перекликались чьи-то сиплые голоса.
Прошка поднял голову и лениво крикнул:
— Чего стучишь? Нету места.
— Ты человек? — вопрошали за дверью. — Ну, и я человек.
— Не гавкай, — равнодушно откликнулся Прошка и снова улегся.
Дверь яростно затряслась. Петро встал, перешагнув через спящих, отодвинул засов. В избу, впуская клубы пара, стали втискиваться бойцы. Подшлемники, брови, ресницы их были белыми от инея.
По отрывкам фраз Петро догадался, что это сибиряки. В госпитале говорили о них много похвального. Он доброжелательно наблюдал, как, словно на подбор, крепкие, коренастые парни умудрялись расположиться в набитой до отказа избе, охотно помогали друг другу.
— Много вас таких идет? — спросил Прошка одного.
— Хватит! — уклончиво ответил тот.
Петру ответ понравился. Несмотря на новенькое снаряжение и оружие, сибиряки не произвели впечатления новобранцев, новичков в военном деле. К фронту их шло, очевидно, много (за окнами не стихал гомон), и Петро с радостным облегчением подумал о том, что с такими вот ребятами непременно удастся здесь, под Москвой, погнать захватчиков.
— Вы, хлопцы, поудобней располагайтесь! — приглашал он, убирая свой мешок к стенке и подгибая под себя ноги. — Отдыхайте.
Но едва сибиряки успели отогреться, за окнами властный
Бойцы загремели котелками, оружием, и вскоре в избе стало просторнее.
Дед слез с печи, вышел на крыльцо, постоял, громко зевая, затем снова забрался на свое место.
— Заснул, что ли? — спросил он своего собеседника.
— Заснешь, как раз!
Дремля, Петро слышал, как дед еще долго вполголоса рассказывал о Москве, о невестках и сыновьях, о льне, который брали из колхоза на выставку «для примера».
Проснулся Петро, когда бойцы разбирали свои пожитки и один за другим выходили во двор. В окно глядел пасмурный зимний рассвет.
Петро вышел, умылся снегом. Одевшись и приладив за плечами вещевой мешок, — он пошел к командиру пульвзвода.
Моргулис, выбритый, свежий, встретил Петра как старого знакомого. Он долго расспрашивал, что делал Петро до войны, где воевал, как был ранен.
— Я ведь тоже институт закончил, — сообщил он. — В Ростове. Паровозы собирался делать, а стал пулеметчиком.
Он подозвал проходившего мимо чернявого, горбоносого красноармейца.
— Вот, Арсен, знакомься, — представил он ему Петра. — Старший сержант Рубанюк. Из госпиталя. Будет командовать вашим отделением.
— Есть! Очень приятно.
— А это Арсен Сандунян. Наводчик.
Сандунян изучающе посмотрел на Петра и козырнул.
— Выдают взводу продукты? — спросил Моргулис.
— Выдают, товарищ младший лейтенант.
— Проводи сержанта к старшине. Пусть зачисляет.
— Есть!
Петро поднялся. Моргулис, понизив голос, сказал ему:
— Неприятные вести. Сдали Калинин.
Батальон капитана Тимковского держали три дня во втором эшелоне.
На центральном участке Волоколамского укрепленного района было затишье. Левее, со стороны Осташева и на правом крыле Западного фронта, время от времени погромыхивала канонада, а с утра 19 октября бои вспыхнули с новой силой и ожесточением. Возобновив наступление, гитлеровцы предприняли попытку выйти из района Осташева в тыл Волоколамскому укрепленному району, а на Можайском и Подольском направлениях — прорваться в глубину обороны укрепленных рубежей.
Накануне утром Тимковский собрал всех командиров рот и взводов.
Моргулис вернулся от него возбужденный и довольный.
— Расчет весь в сборе? — спросил он, протискиваясь в тесный блиндаж.
— Все на месте, товарищ младший лейтенант, — доложил Петро, вытягиваясь.
Сандунян пришивал пуговицу, помощник наводчика Марыганов и подносчик Прошка Шишкарев делили махорку. Махорка попалась сухая, с едкой пыльцой. Прошка тер немытыми пальцами покрасневшие веки, нарочито громко чихал и фыркал.