Семья Рубанюк
Шрифт:
Из блиндажей, поспешно натягивая шинели, выскакивали бойцы.
Еще до того, как батальон был поднят по тревоге, стало известно, что гитлеровцы, получив подкрепление, сумели прорваться на флангах дивизии и вышли ей в тыл. Из полка по телефону передали приказание подготовиться к уничтожению подвижных отрядов противника; они двигались на бронетранспортерах и броневиках.
Петро, не ожидая команды, вытащил с товарищами пулемет, приготовил патроны. Через минуту прибежал запыхавшийся Моргулис. Круглое, упитанное лицо его лоснилось
— Вон к той деревушке! — крикнул он Петру, показывая рукой. — В распоряжение командира полка. Будете оборонять капе. Живей!
Петро взвалил на плечи пулемет, перекинулся несколькими отрывочными фразами с товарищами. До селения добрались полем, сокращая расстояние.
Прошка бежал рядом с Петром, навьюченный патронными ящиками. Перед самой деревушкой он поскользнулся и упал. Когда Сандунян кинулся к нему, чтобы помочь, Прошка вскочил и, лихо сплюнув, выкрикнул:
— Все в порядке!
У крайней избы стояли на привязи нерасседланные лошади, на завалинке сидели бойцы.
На крыльцо вышел командир. Он выжидающе посмотрел на остановившихся у изгороди пулеметчиков.
— Землячок! То не командир полка? — спросил вполголоса Петро у коновода, который вводил в распахнутые ворота лошадь.
— Нет. Это комиссар, товарищ Олешкевич.
Комиссар подошел к Петру и его товарищам. Под отворотами его красноармейского полушубка виднелись знаки различия старшего политрука. Узкое молодое лицо с седыми висками и шрамом на скуле было совершенно спокойно, и Петро невольно проникся к нему доверием.
— От капитана Тимковского? — спросил комиссар.
— Так точно, товарищ старший политрук!
— Расположитесь вот в этом сарае. Обзор оттуда хороший.
Он проводил их через двор, показал на дверь сарая и, осведомившись, много ли у пулеметчиков в запасе патронов, ушел в блиндаж, вырытый неподалеку.
Петро передал пулемет Сандуняну, осмотрелся. Сквозь дырявую крышу сарая виднелось низкое сумрачное небо, ветер шевелил солому с набившимся в нее снегом.
— Прибыли на зимние квартиры, — сказал Прошка, раскладывая патронные ящики.
— Не зимние квартиры, а подмосковная дача, — поправил Марыганов.
Пулемет установили в дверях, замаскировали хворостом.
Из блиндажа доносились приглушенные голоса. Кто-то настойчиво вызывал «Волгу». Тенорок связиста чередовался с басовитым начальническим голосом.
По обрывкам разговора Петро понял, что фашисты наступают на полк большими силами, при поддержке пятнадцати танков и бронемашин, что один батальон отрезан и связи с ним нет.
На северо-западе шел ожесточенный бой: оттуда слышались частые пулеметные очереди, винтовочная трескотня.
По канонаде, которая то затихала, то подкатывалась ближе, Петро догадывался, что бои развернулись на широком фронте. Было досадно, что приходится отсиживаться при штабе.
Сандунян, словно угадав его мысли, мрачно сказал:
— Влипли мы, товарищ сержант. Товарищи бьют
— На передовых — сзаду, — ввернул Прошка.
Петро пожал плечами.
— Долго нас тут не продержат. И вообще, — раздраженно добавил он, — приказ не обсуждают.
Часа два они провели в вынужденном безделье, лишь настороженно прислушивались к звукам недалекого боя.
Незадолго до полудня в штаб полка добрался связной от Тимковского. Лицо связного было в грязи, смешавшейся с засохшей кровью, шинель во многих местах изодрана. Его тотчас же проводили в штабной блиндаж.
Вышел он оттуда минут через двадцать, с забинтованной щекой, подошел к пулеметчикам покурить.
— Как там наши? — спросил Марыганов, щедро оделяя связного махоркой.
Связной устало махнул рукой:
— Гансов много. Навряд устоим. Соседний полк отступил. Они какие-то новые снаряды кидают, — добавил он оправдывающимся тоном. — Я, пока дошел, три раза себя в поминание записывал.
Петро молча слушал бойца. Заметив у блиндажа комиссара, он с решительным видом направился к нему.
— Разрешите обратиться! — произнес он громко. — Извините, конечно, что с таким вопросом. Боевого охранения впереди нас нет?
Комиссар только плечами пожал:
— Какое там охранение! Нас всего тут вместе с вами сорок человек.
— Позвольте мне выдвинуться с пулеметом. В засаду.
— Распыляться рискованно. Неизвестно, откуда они могут пойти.
— Риска нет, товарищ комиссар. В засаду я пойду один. Только прикажите дать мне ручной пулемет. У ваших бойцов их два.
Олешкевич пристально посмотрел в его глаза.
— Знаете, на что идете?
— Двум смертям не бывать, товарищ комиссар…
Петро перехватил недоверчивый взгляд, устремленный на него, и поспешно добавил:
— А я умирать не собираюсь, товарищ комиссар. Я еще жену свою хочу повидать. Она тоже здесь, под Москвой воюет.
Петро проговорил это так просто и искренне, что Олешкевич тепло улыбнулся.
— Ладно, идите, — сказал он. — Возьмите себе помощника.
— Одному сподручнее. Не так заметно.
Олешкевич взглянул на его темное, словно литое из бронзы, волевое лицо и кивнул головой.
У станкового пулемета Петро оставил за себя Сандуняна. На расспросы ответил коротко и туманно:
— Иду по одному заданию. Вернусь, когда удастся.
Петро нагрузился дисками и зашагал, стараясь держаться ближе к кустарнику, росшему на меже. Он шел с величайшими предосторожностями, часто останавливался и осматривался.
Ветер дул с северо-запада, в лицо Петру, и руки его быстро озябли. «Надо было б у Сандуняна перчатки попросить», — мелькнула мысль. И без всякой связи подумалось о другом: «Если засада удастся и останусь живой, Оксане расскажу когда-нибудь, как шел по холодному ветру… один… сам вызвался… Мать, узнай она только, руками всплеснула бы, заплакала».