Семья Тибо, том 1
Шрифт:
Прикрыв глаза, он вслушивался, как замирает эхо этих слов в его мозгу. И вздрогнул от неожиданности, когда совсем рядом с постелью вдруг прозвучал голос Шаля.
— Верно, верно! Не надо бояться смерти! — сказал секретарь и сам испугался своей дерзости. — Вот я, меня лично смерть мамаши… — пробормотал он и замолк, словно задохнувшись…
Говорил он с трудом, мешали искусственные челюсти, потому что носил он их еще совсем недавно, выиграв на конкурсе ребусников, организованном Зубоврачебным институтом Юга, специальностью коего было лечение зубов по переписке и заочное изготовление протезов для пациентов, приславших слепки. Впрочем, г-н Шаль был вполне доволен своими новыми челюстями, правда, их приходилось снимать во время еды или во время продолжительной беседы. Зато он достиг известной ловкости в выталкивании языком протезов и, делая вид, что сморкается, подхватывал их носовым платком. Так поступил он и сейчас.
Освободившись от бремени, он начал с новыми силами:
— Так вот, меня смерть мамы не пугает. Чего же тут пугаться? У нас дома тишь и гладь теперь, когда она в богадельне и даже в детство впала, что, впрочем, тоже имеет свою прелесть.
Он снова запнулся. Поискал удобной формулы перехода.
— Я сказал "мы" потому, что живу я не один. Может, вы слышали, сударь? Со мной осталась Алина… Алина, бывшая мамина прислуга… И ее племянница, маленькая Дедетта, ее еще господин Антуан оперировал в ту страшную ночь… Да, да, — добавил Он с улыбкой, и улыбка эта вдруг выразила какую-то непередаваемую нежность, — малышка живет с нами, даже меня дядей Жюлем по привычке называет… Смешно, ей богу, никакой я ей не дядя… — Улыбка погасла, лицо омрачилось, и вдруг он сказал, словно отрубил: — А знаете, сколько стоит троих прокормить?
С несвойственной ему бесцеремонностью он пододвинулся еще ближе к кровати с таким видом, будто ему необходимо было сообщить нечто крайне важное; но старательно избегал глядеть на патрона. А тот, захваченный врасплох, сквозь не плотно прикрытые веки тоже приглядывался к своему секретарю. За этими внешне суматошными словами, которые, казалось, вьются вокруг некоего потаенного замысла, больной чувствовал что-то необычное, тревожащее, отгонявшее желание спать.
Вдруг г-н Шаль отпрянул и начал ходить взад и вперед по спальне. Подметки скрипели при каждом шаге, но теперь ему было не до того.
Он снова заговорил, заговорил с горечью.
— Впрочем, и моя собственная смерть меня не пугает! В конце концов, все мы в руце божией… Но зато жизнь! Ох, жизнь меня пугает, жизнь! Старость пугает! — Он повернулся на каблуках и вопросительно пробормотал: — А?.. Что? — И снова зачастил: — Сэкономил я десять тысяч франков. Отнес их в один прекрасный день в "Преклонные годы". Вот вам, держите, говорю, десять тысяч и в придачу матушку! Такая у них плата. Разве это дело?.. Так оно, конечно, спокойнее, но ведь как-никак десять тысяч! Все ухнули… А Дедетта? Больше ждать денег неоткуда, Нет ничего. (Вернее, хуже, чем ничего, потому что Алина уже дала мне в долг две тысячи франков. Своих личных. На расходы. На жизнь…) Давайте-ка прикинем: четыреста франков получаю я здесь ежемесячно, это тоже, конечно, не бог весть что. Нас ведь трое. А девочке и то нужно и другое. Она учится на мастерицу, не зарабатывает, за нее еще платить приходится… Короче, поверьте на слово, сударь, каждое су на счету. Возьмите газету, и на той экономим: читаем старые, которые порядочные люди выбрасывают… — Голос его дрогнул. — Вот я о старых газетах заговорил, вы уж простите, если я себя в ваших глазах опозорил. Но разве это дело, и это-то после двадцати веков христианства, после всего, что наговорили о цивилизации…
Господин Тибо слабо пошевелил кистью руки.
Шаль по-прежнему не осмеливался смотреть в сторону кровати. Он продолжал:
— Не будь у меня этих четырехсот франков, что бы с нами сталось? — Он шагнул к окну и задрал голову, словно надеясь услышать небесные голоса. Хоть бы наследство получить, что ли! — воскликнул он таким тоном, будто его только что осенило. Но он тут же нахмурил брови. — Бог нам судия! На четыре тысячи восемьсот в год не проживешь, особенно втроем. А небольшой капиталец, чтобы с него проценты получать, вот что господь нам послал бы, если, конечно, он справедлив! Да, сударь, он, господь то есть, пошлет нам маленький капиталец…
Он вынул из кармана носовой платок и утер лоб с таким видом, будто речь стоила ему нечеловеческих усилий.
— Только одно и слышишь, — уповайте, уповайте! К примеру, священнослужители из церкви святого Роха: "Уповайте, ваш покровитель вас не оставит". Насчет покровителя, — верно, есть, признаю, у меня покровитель есть, а вот насчет того, чтобы уповать, я бы и уповал. Но сперва надо наследство получить… маленький капиталец…
Он остановился возле постели, но по-прежнему избегал смотреть на больного.
— Уповать, — пробормотал он, — легче было бы уповать, сударь, если бы была уверенность…
Мало-помалу его взгляд, подобно переставшей дичиться птичке, подпорхнул к больному; быстрым взмахом крыла почти коснулся его лица, потом, вернувшись, опустился на смеженные веки, на застывший лоб, снова взмыл вверх, снова опустился и, наконец, застыл окончательно, будто попался в западню. День клонился к закату. Открыв наконец глаза, г-н Тибо перехватил в полумраке взгляд Шаля, прикованный к его лицу.
Взгляд этот, как удар, вывел больного из оцепенения. Уже давно г-н Тибо решил, что прямой его долг обеспечить будущее своего секретаря, и указал в своих посмертных распоряжениях точную сумму, отказанную Шалю. Но до вскрытия завещания заинтересованное лицо не должно ни о чем подозревать — вот что важно. Г-н Тибо полагал, что досконально изучил человеческую натуру, и не доверял никому. Он считал, что, если Шаль проведает об этом пункте завещания, он, того и гляди, станет работать спустя рукава; а ведь г-н Тибо льстил себя мыслью, что вознаграждает как раз пунктуального исполнителя.
— Думаю, что я вас понял, господин Шаль, — кротко произнес он.
Щеки Шаля зарделись, и он отвел глаза.
Господин Тибо заговорил не сразу, он размышлял:
— Но, — как бы выразиться попонятнее? — не будет ли большим проявлением мужества отказать в такой просьбе, как ваша, во имя твердых принципов, чем уступить, будучи застигнутым врасплох, в минуту ослепления, из-за ложно понимаемого милосердия… по слабости, в конце концов.
Шаль кивками головы подтверждал правоту этих слов. Ораторские приемы г-на Тибо всегда действовали на Шаля, он так давно привык воспринимать соображения патрона, как свои собственные, что и сейчас сдался без спора. Только потом он сообразил, что, одобряя речи г-на Тибо, он тем самым обрек на неудачу свой демарш. Но Шаль тут же смирился с этой мыслью Привык смиряться. Разве в своих молитвах не обращался он к всевышнему с весьма законными просьбами, но и они тоже ни разу не были удовлетворены? Однако не роптал же он из-за этого на провидение. Г-н Тибо в его глазах обладал точно такой же высшей, недоступной простому смертному мудростью, и он склонился перед ней раз и навсегда.
В своей решимости одобрять и молчать он даже собрался надеть протезы. И сунул руку в карман. Лицо его побагровело. Челюстей в кармане не оказалось.
— Надеюсь, вы согласитесь со мной, господин Шаль, — не повышая голоса, продолжал больной, — что вы по доброй воле стали жертвой шантажа, вручив свою лепту, накопленную неустанными трудами, в распоряжение убежища для престарелых… светского и весьма подозрительного во всех отношениях. А ведь мы легко могли бы вам подыскать какую-нибудь приходскую богадельню, где человека содержат бесплатно, конечно, при условии, если у него нет средств и ему покровительствует лицо уважаемое… И если я отведу вам в своем завещании то место, на которое вы, видимо, рассчитываете, кто поручится, что, когда меня не станет, вы не попадете в сети какого-нибудь пройдохи и он не оберет вас до последнего моего сантима?!