Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Так что, Отец, пусть моя ложь будет на твоей совести!
Господин Тибо, застыв, впивал слова сына всем своим существом. Лежавшая поверх одеяла рука задрожала. Любые самые доходчивые уверения не могли бы так мгновенно, так полностью развеять его страхи! Дьявольская вдохновенная отвага Антуана отогнала все призраки и вернула больному безграничную надежду. Открыв глаза, он поглядел на сына; теперь он уже не решался опустить веки. Новое чувство пламенем нежности зажгло его старое сердце. Он попытался было что-то сказать, но то, что он испытывал сейчас, было сродни головокружению: он прикрыл глаза, и на губах его промелькнула улыбка, не скрывшаяся от взгляда молодого Тибо.
Любой другой на месте Антуана сказал бы себе, вытирая мокрый лоб: "Чуть было все не загубил…" А он только побледнел и, довольный собой, подумал: "В подобных случаях главное заранее быть уверенным, что твой трюк удастся".
Прошло несколько минут.
Антуан старательно избегал взгляда сестры. Господин Тибо шевельнул рукой. Потом заговорил, будто продолжая начатый спор:
— Тогда объясните мне, пожалуйста, почему боли все усиливаются? Я бы даже сказал, что ваши сыворотки только увеличивают муки, а не…
— Ясно, увеличивают, — перебил его Антуан. — А это показывает, что они действуют.
— Ах, так?
Господин Тибо только того и желал, чтобы его убедили. И так как вторая половина дня, если говорить откровенно, прошла не столь мучительно, как он уверял, теперь он чуть ли не жалел, что боли слишком скоро утихли.
— А что ты сейчас чувствуешь? — спросил Антуан. Его тревожил внезапный скачок температуры.
Чтобы не погрешить против истины, Оскар Тибо должен бы был ответить: "Огромное облегчение", — но он процедил сквозь зубы:
— Ноги болят, как и всегда… И еще тяжесть в пояснице.
— Зондаж мы делали в три часа, — уточнила сестра Селина.
— …А потом сжимает вот здесь… давит…
Антуан утвердительно кивнул.
— Любопытный факт, — обратился он к монахине (на сей раз он и сам не знал, что выдумает). — Мне вспоминаются кое-какие наблюдения в связи… в связи с чередованием лекарств. Так при кожных болезнях смена лекарств дает совершенно неожиданные результаты. Возможно, мы с Теривье и ошиблись, назначив длительный курс вливания этой новой сыворотки… номер семнадцать.
— Конечно, ошиблись! — авторитетно подтвердил г-н Тибо.
Антуан добродушно прервал его:
— Но это твоя вина, Отец! Слишком уж ты торопишься выздороветь. Вот мы и пошли у тебя на поводу. — И тут же самым серьезным тоном спросил сестру: А куда вы положили ампулы, которые я принес позавчера… "Д-девяносто два"?
Сестра неловко повела рукой; не то что ей было так уж неприятно дурачить больного, ей просто трудно было упомнить все эти "сыворотки", которые Антуан изобретал по мере надобности.
— Будьте добры сейчас же сделать впрыскивание "Д-девяносто два", да, да, прежде чем кончится действие номера семнадцатого. Я хочу понаблюдать, какой эффект они дадут, попав в кровь одновременно.
От глаз г-на Тибо не скрылось замешательство сиделки. Но Антуан перехватил его инквизиторский взгляд и поспешил добавить, желая уничтожить даже тень сомнения:
— Предупреждаю, Отец, этот укол, безусловно, покажется тебе более болезненным. Сыворотка "Д-девяносто два" гуще всех прочих. Потерпи минутку… Или я очень ошибаюсь, или тебе нынче вечером будет много легче!
"Я совершенствуюсь с каждым днем", — похвалил себя Антуан. Не без чувства удовлетворения отметил он свой профессиональный успех. И к тому же в этой зловещей игре были свои трудности, каждый раз новые, был также и риск, привлекавший Антуана помимо его воли.
Сестра вернулась.
Господин Тибо готовился к предстоящей процедуре не без страха и пронзительно вскрикнул даже раньше, чем игла коснулась его руки.
— Ну, знаешь, хороша твоя сыворотка, нечего сказать, — проворчал он после укола. — До чего густая, прямо ужас! Словно огонь под кожей прошел! А пахнет-то как, слышишь? Та, прежняя, была хоть без запаха!
Антуан сел. Он ничего не ответил. Между первым и вторым впрыскиванием не было и не могло быть никакого различия: две совершенно одинаковые ампулы, та же самая игла, та же самая рука, лишь, так сказать, другая этикетка… Стоит только умело направить ум человека на ложный путь, как все его чувства сами начнут сразу же усердно работать в том же направлении. А мы-то еще слепо доверяем этим жалким поводырям… И эта ребяческая потребность до последнего дыхания низкопоклонствовать перед разумом! Даже для больного самое страшное не понимать. Достаточно дать тому или иному явлению точное название, найти ему благовидное объяснение, стоит только нашему бедному мозгу попытаться по видимости логично связать две идеи… "Разум, разум, думал Антуан, — и все-таки он единственная незыблемая точка среди шквала. Не будь разума, что бы с нами сталось?"
Господин Тибо снова закрыл глаза.
Антуан махнул сестре Селине, чтобы она удалилась (они уже заметили, что, когда находятся вдвоем у постели больного, он легче раздражается).
Хотя Антуан видел отца каждый день, сегодня он отметил резкие перемены, происшедшие с ним. Кожа была прозрачно-желтоватая, блестела, как полированная, а это дурной знак. Отечность увеличилась, под глазами набрякли мешки. Нос, напротив, туго обтянуло кожей, и стал ясно виден хрящ, что странно меняло выражение лица.
Больной шевельнулся.
Мало-помалу лицо его оживилось. У него уже не было обычного хмурого вида. Он то и дело подымал ресницы, и сквозь них поблескивал яркий, расширенный зрачок.
"Двойная доза начинает действовать, — подумал Антуан, — сейчас на него найдет стих красноречия".
И впрямь, г-н Тибо ощущал некую разрядку: потребность отдохнуть, тем более восхитительную, что он не чувствовал ни боли, ни сопровождавшей ее усталости. Однако он не перестал думать о смерти, но так как перестал верить в нее, ему хотелось, даже приятно было поговорить на эту тему. Сказывалось возбуждающее действие морфия, и больной не устоял перед искушением разыграть для самого себя, а также и для сына, спектакль назидательного прощания с жизнью.