Семья Тибо (Том 2)
Шрифт:
Завтрак оказался вкусным: пиво легкое, ледяное, пенистое, сама атмосфера ресторана приветливая. Антуан весело дивился местным обычаям: он заметил, что, когда разговор переходит на эту почву, брат охотнее размыкает свои немотствующие уста. (Хотя всякий раз, когда Жак открывал рот, создавалось впечатление, будто он бросается в разговор с отчаяния. Порой его речь, неуверенная, рубленая становилась без всякой видимой причины смятенной и напряженной, прерывалась внезапными паузами, и тогда он, не прекращая беседы, погружал взгляд в глаза Антуана.)
– Нет, Антуан, - ответил он на какой-то шутливый выпад брата.
– Зря ты так считаешь... Нельзя сказать, что в Швейцарии... Словом, я достаточно нагляделся разных стран, и поверь...
Заметив, что лицо Антуана невольно выразило живой интерес, Жак замолчал. Но, очевидно, раскаявшись в своей подозрительности, он продолжал:
– Посмотри вон на того человека, его, если угодно, можно взять за образчик типа: видишь, вон того господина справа от нас, он за столиком один и разговаривает сейчас с хозяином. Достаточно распространенный в Швейцарии тип. Внешность, манеры... Акцент...
– Такой гнусавый?
– Нет, - уточнил Жак и из щепетильности даже брови нахмурил.
– Просто уверенный тон, слова чуть растягивает, что служит признаком размышления. Но главное, смотри, этот вид человека, поглощенного самим собой, и полное равнодушие к тому, что происходит вокруг. Вот это очень по-швейцарски. А также вид человека, который повсюду чувствует себя в безопасности...
– Взгляд умный, - подтвердил Антуан, - но просто невероятно, до какой степени он лишен живости.
– Так вот, таких в Лозанне многие тысячи. С утра до вечера, не суетясь, не теряя зря ни минуты, они делают то, что положено им делать. Судьбы их пересекаются, но никто не вмешивается в чужую жизнь. Границ своих они не переходят, и в каждый данный миг своего существования полностью захвачены тем, что делают, или тем, что будут делать мгновение спустя.
Антуан слушал, не прерывая, и внимание брата чуть смущало Жака, но и подбадривало, вызывало в нем ощущение весомости своих слов, и это развязывало язык.
– Вот ты говоришь "живость", - продолжал он.
– Их считают тяжеловесными. Сказано это опрометчиво, да и неверно. Просто у них другая натура, ну, чем, предположим... у тебя. Возможно, более основательная. А в случае надобности такая же гибкая. Нет, ничуть не тяжеловесные, а устойчивые. А это отнюдь не одно и то же.
– Вот что мне удивительно, - сказал Антуан, вынув из кармана пачку сигарет, - что ты, ты прижился в этом муравейнике...
– Представь себе!
– воскликнул Жак. Он отодвинул пустую чашку и чуть было ее не перевернул.
– Я жил повсюду - и в Италии, и в Германии, и в Австрии...
Скосив глаза на огонек спички, Антуан, не подымая головы, рискнул продолжить:
– В Англии...
– В Англии? Нет, я там еще не был... Почему именно в Англии?
Оба замолчали, и каждый старался прочесть мысли другого. Антуан не глядел на брата, Жак сумел справиться с минутной неловкостью и продолжал:
– Так вот, я уверен, что надолго не мог бы осесть ни в одной из этих стран. Там работать нельзя! Там люди себя сжигают. Только здесь я обрел равновесие...
И впрямь в эту минуту у него был вид человека, достигшего известного равновесия. Сидел он боком, вероятно, в обычной своей позе, склонив голову к плечу, словно бы ее оттягивало не только тяжестью волос, но даже этой непокорной прядью. Правое плечо он выставил вперед. Раскрытой ладонью той же руки он прочно уперся в колено и гнулся в эту сторону всем корпусом. Зато левый локоть легко опирался на стол, и пальцы левой руки рассеянно перебирали крошки, рассыпанные по скатерти. Руки эти стали настоящими руками мужчины, нервными, выразительными.
Он молча размышлял над собственными словами.
– Здешние люди действуют успокоительно, - проговорил он, и в голосе его проскользнули нотки признательности.
– Поверь, это отсутствие страстей чисто внешнее... Страсти здесь, как, впрочем, и повсюду, разлиты в воздухе. Но, пойми меня правильно, если ежедневно обуздывать страсти, как делают здесь, большой опасности они не представляют... И поэтому не слишком заразительны...
– Жак оборвал начатую фразу, вдруг покраснел и добавил вполголоса: - Я ведь, понимаешь, за эти три года!..
Не глядя на Антуана, он нервно отбросил непокорную прядь ребром ладони, переменил позу и замолк.
Уж не было ли это первым шагом к откровенным признаниям? Антуан ждал, не шевелясь, только смотрел на брата поощрительным взглядом.
Но Жак решительно сменил тему разговора.
– А дождь-то все льет, - сказал он, вставая.
– Давай лучше вернемся домой, ладно?
Как только они вышли из ресторана, какой-то велосипедист, проезжавший мимо, соскочил с машины и подбежал к Жаку.
– Видели кого-нибудь оттуда?
– спросил он, с трудом переводя дыхание, даже не поздоровавшись. Промокший до нитки пастушеский плащ раздувало ветром, и велосипедист, борясь с его порывами, скрестил на груди руки.
– Нет, - ответил Жак, видимо, не слишком удивленный поведением своего собеседника. Заметив издали открытые двери какого-то дома, он предложил своим спутникам: "Зайдемте-ка сюда", - и так как Антуан из деликатности держался в стороне, Жак оглянулся и окликнул его. Но когда все трое укрылись в подъезде от дождя, он и не подумал представить Антуану незнакомого велосипедиста.
А тот, мотнув головой, сбросил на плечи капюшон плаща, сползавший ему на глаза. На вид ему было за тридцать. Хотя первые его слова прозвучали резковато, взгляд был кроткий, скорее даже ласковый. Раскрасневшееся от свежего ветра лицо было изуродовано давним шрамом, ярко-белая его полоска наполовину прикрывала правый глаз, перерезала наискось бровь и терялась под шляпой.
– Они обвиняют меня во всех смертных грехах, - начал он лихорадочно, ничуть не смущаясь присутствием Антуана.
– Но скажите сами, разве я заслужил их упреки?
– Казалось, он придавал особое значение мнению Жака, который утвердительно кивнул головой.
– Чего они от меня хотят? Уверяют, что эти люди были подкуплены. А я-то здесь при чем? Теперь они уже далеко и знают, что их не разоблачить.