Семья Тибо, том 2
Шрифт:
– Я уезжаю завтра.
– Завтра! – Голос ее задрожал от огорчения. – Значит, ты не поедешь со мной в Мезон-Лаффит?
– Это невозможно, Жиз, милая… На этот раз невозможно. Как-нибудь потом… Летом, быть может.
– Но я тебя совсем не видела! После стольких лет!.. Завтра? И я не могу даже остаться с тобой в Париже: я должна возвратиться в Мезон сегодня вечером! Завтра утром начинается мое дежурство, меня там ждут. Подумай только! Я уже три дня здесь; а накануне моего отъезда привезли шесть новых раненых.
– Зато мы нынче проведем вместе целый день, – сказал он примирительным тоном.
– Нет, это тоже невозможно! – вскричала она с отчаянием. – Я должна сейчас же ехать в Убежище. Нужно все устроить с тетиной мебелью, все ее дела, освободить комнату…
На глаза Жиз навернулись слезы. Он вспомнил ее детские горести. И снова ему пришла мысль: "Как было бы хорошо ощущать ее заботу, жить в этой атмосфере нежности".
Он не знал, что сказать. Он и сам был расстроен оттого, что их встреча вышла такой куцей.
– Может быть, я смогу добиться продления отпуска, – начал он лицемерно. – Не знаю, право, но попытаюсь.
Глаза Жиз вспыхнули радостью, засмеялись. Омытые слезами, они стали еще прекраснее. (И это тоже напомнило Антуану былые годы.)
– Вот это правильно, – сказала она, хлопая в ладоши. – И ты пробудешь у нас в Мезоне несколько дней.
"Какое она еще дитя! – подумал он. – И как очарователен этот контраст чего-то совсем детского с цветущей женственностью".
Желая переменить разговор, он с серьезным видом спросил:
– А теперь объясни-ка мне вот что. Как могло получиться, что никто не приехал с тобой в Париж? Это ведь не так далеко от Мезона! Оставить тебя одну во время похорон…
Жиз запротестовала:
– Но мы там ужасно заняты, ты и представить себе не можешь! Никак нельзя было… Ведь раз я уехала, остальным стало втрое больше дела!
Он невольно улыбнулся ее негодованию. Тогда чтобы окончательно убедить его, Жиз пустилась в пространные объяснения, рассказывала о работе в госпитале, об условиях жизни в Мезоне и тому подобное…
(С половины сентября 1914 года, после Марны, г-жа де Фонтанен, которую снедала жажда деятельности, задумала основать госпиталь в Мезон-Лаффите. У нее было там владение, доставшееся от отца, на опушке Сен-Жерменского леса; наниматели-англичане покинули Францию сразу же после объявления войны; старинный дом, таким образом, оказался свободным. Но помимо того, что дом был невелик, он находился далеко от вокзала и магазинов. Тогда-то г-жа де Фонтанен и обратилась к Антуану с просьбой предоставить ей виллу г-на Тибо, которая была значительно просторнее ее дачи и расположена поблизости от "всего". Антуан, разумеется, согласился и тут же написал Жиз в Париж, чтобы она вместе с прислугой и г-жой де Фонтанен переоборудовала виллу. Г-жа де Фонтанен заручилась также сотрудничеством своей племянницы Николь Эке, жены хирурга, окончившей еще до замужества курсы сестер милосердия. Тут же был создан специальный комитет под контролем Общества помощи раненым воинам. И полтора месяца спустя наскоро оборудованная вилла Тибо уже значилась в списках Санитарной службы под названием "Госпиталь No 7" и была готова к приему первой партии выздоравливающих. С тех пор госпиталь No 7, которым управляли г-жа де Фонтанен и Николь, не пустовал ни одного дня.)
Антуан знал обо всем этом из писем. Он был счастлив, что поместье отца на что-то пригодилось, и особенно радовался за Жиз: ее праздная жизнь в Париже тревожила Антуана, и теперь он был доволен, что Жиз нашла теплый прием в семье Фонтаненов. Но, по правде говоря, он не проявлял большого интереса ни к деятельности госпиталя No 7, ни к даче Фонтаненов, которая под управлением неутомимой Клотильды, бывшей кухарки г-на Тибо, превратилась в своеобразный фаланстер, – там жили Николь и Жиз, там осел после ампутации ноги Даниэль, там поселилась, по возвращении из Швейцарии, Женни с ребенком. Поэтому он сейчас с интересом слушал болтовню Жиз; существование маленькой группки людей, о которой он думал не так уж часто, вдруг обрело в его глазах реальность.
– Из нас всех больше всего достается Женни, – поясняла Жиз, увлеченная разговором. – Она не только возится с Жан-Полем, но и заведует бельевой; а ты представить себе не можешь, что это такое: стирать, гладить, штопать, изо дня в день вести отчетность, распределять белье в госпитале на тридцать пять коек, а иной раз на сорок или даже на сорок пять. К вечеру она просто валится с ног. Всю вторую половину дня она проводит в госпитале, но по утрам остается на даче из-за малыша… Госпожа де Фонтанен, так та, можно сказать, днюет и ночует в госпитале: она взяла себе комнату над конюшней, помнишь?
Антуану казалось странным, что Жиз (племянница целомудренной Мадемуазель) говорит о Женни и ее материнстве как о самой обыкновенной вещи. "Правда, – думал он, – это было три года назад… И потом, что прежде могло показаться скандальным, сейчас, когда происходит всеобщая переоценка ценностей, принимается много проще".
– И ты думал побывать в Париже и не посмотреть нашего малыша? – с упреком вздохнула Жиз. – Женни будет в отчаянии. – А ты никому ничего не говори, глупышка.
– Нет, – ответила Жиз странно серьезным тоном и вдруг потупилась. – От Женни я ничего не желаю скрывать и не буду.
Антуан удивленно взглянул на нее и промолчал.
– Ты думаешь, тебе продлят отпуск? – снова приступила она.
– Попытаюсь.
– А как?
Он продолжал сочинять:
– Попрошу Рюмеля позвонить в военное учреждение, от которого это зависит.
– Рюмель… – повторила задумчиво Жиз.
– Все равно я хотел заехать к нему сегодня, Я ни разу не видел его с тех пор, как… Хочу поблагодарить его за хлопоты по нашему делу.
Первый раз в течение этого дня разговор коснулся смерти Жака. Лицо Жиз вдруг передернулось, на смуглой коже выступили пятна.
(Осенью 1914 года она долго не хотела верить, что Жак умер. Упорное молчание Жака, сообщение его женевских друзей о его исчезновении, печальная уверенность Женни, Антуана – ничто не могло ее переубедить. "Он просто воспользовался тем, что сейчас война, и снова убежал, – упрямо думала она. Он опять вернется к нам". И, молясь за упокой его души, продолжала ждать живого Жака. В это-то время она и привязалась к Женни. Привязалась сначала не без расчета, даже несколько неприглядного: "Когда Жак вернется, он увидит, что мы дружим; я останусь при них третьей. И, может быть, он будет мне благодарен за то, что я заботилась о Женни во время его отсутствия…" Когда от Рюмеля стало известно о сгоревшем аэроплане, когда она своими глазами прочла копию официального донесения, ей пришлось признать очевидность случившегося. Но в глубине сердца неясное предчувствие говорило, что это еще не вся правда. Даже теперь бывали мгновения, когда она думала: "А вдруг?").