Семья Тибо, том 2
Шрифт:
Антуан поднял голову и улыбнулся.
– Значит, ты очень любишь малыша, да?
Жиз ничего не ответила, но улыбнулась, и ничто не могло быть красноречивее этой открытой улыбки, полной восхищения и нежности.
И вдруг – Антуан ничего и не заметил – она смутилась, как смущалась каждый раз, вспоминая тот свой бессмысленный поступок… (Случилось это два года назад, нет, даже больше: Жан-Поль был совсем крошка, его еще не отняли от груди… Жиз очень любила держать его на руках, баюкать, смотреть, как он засыпает у нее на коленях; и когда она видела, как Женни кормит ребенка, яростное чувство отчаяния, зависти овладевало ею. Однажды вечером Женни оставила ребенка под ее присмотром, в воздухе висела предгрозовая гнетущая духота, и Жиз, повинуясь безотчетному искушению, унесла малыша к себе в комнату, заперлась там и дала ему грудь. Ох, как жадно он припал к соску крошечным ротиком; он сосал ее грудь, кусал, тискал… Жиз страдала несколько дней: больше от синяков, чем от угрызений совести. Совершила ли она грех? Она немножко успокоилась лишь после того, как полунамеками призналась в своем проступке на исповеди и сама наложила на себя длительное покаяние. И уже никогда не повторяла этого больше…)
– А часто у него так бывает? Вот, что он не хочет слушаться? – спросил Антуан.
– О да, очень часто! Но Даниэль с ним справляется. Он больше всех слушается Даниэля. Должно быть, потому, что Даниэль – мужчина. Да, да. Он обожает мать; и меня тоже очень любит. Но мы женщины. Как бы тебе объяснить? Он уже и сейчас ясно сознает свое мужское превосходство. Не смейся, пожалуйста. Поверь мне. Это чувствуется в десятках мелочей.
– Я склонен думать, что ваш авторитет слабее в его глазах потому, что вы всегда с ним; а с дядей он бывает реже…
– Как реже? Но ведь он чаще бывает с дядей, чем с нами, потому что мы в госпитале. Даниэль, наоборот, сидит с ним почти целый день.
– Даниэль?
Жиз сняла руку с плеча Антуана, слегка отодвинулась и села.
– Ну да. Почему это тебя удивляет?
– Я что-то плохо представляю себе Даниэля в роли няньки…
Жиз не поняла его слов; она узнала Даниэля уже после ампутации.
– Наоборот. Малыш составляет ему компанию. Дни у нас в Мезоне длинные.
– Но теперь, когда Даниэля освободили от военной службы, он ведь может начать работать?
– В госпитале?
– Нет, рисовать, как прежде?
– Рисовать? Я никогда не видала, чтобы он рисовал…
– А часто он ездит в Париж?
– Никогда не ездит. Он все время или на даче, или в саду.
– Ему действительно так трудно ходить?
– О нет, вовсе не потому. Надо приглядеться, чтобы заметить его хромоту, особенно теперь, с новым протезом… Ему просто никуда не хочется выезжать. Он читает газеты. Присматривает за Жан-Полем, играет с ним, гуляет с ним около дома. Иногда помогает Клотильде почистить горошек или ягоды для варенья. Иногда разравнивает граблями песок перед террасой. Но редко… Мне кажется, что он просто такой человек – спокойный, безразличный, немного сонный…
– Это Даниэль-то?
– Ну да.
– Никогда он не был таким, как ты говоришь… Он, должно быть, очень несчастлив.
– Да что ты. Он, по-моему, даже никогда не скучает. Во всяком случае, никогда не жалуется. Если он и бывает иной раз угрюмым, – только не со мной, а с другими, – так это потому, что к нему не умеют подойти. Николь его дразнит, подзадоривает, и зря; Женни тоже не умеет к нему подступиться, она оскорбляет его своим молчанием, жестокостью. Женни добрая, очень добрая, но она не умеет это показать; никогда у нее не находится слова, жеста, от которого становится легко на душе.
Антуан уже смирился и молчал. Но вид у него был такой ошеломленный, что Жиз рассмеялась.
– Ты, должно быть, просто не знаешь Даниэля. Он всегда был немного избалован… И ужасно ленивый!
Они давно кончили завтрак. Жиз взглянула на часы и быстро поднялась.
– Сейчас уберу со стола, а потом поеду.
Она стояла перед ним и не спускала с него нежного взора. Ей было тяжело оставлять Антуана в пустой квартире одного, больного. Она хотела сказать ему что-то, но не решилась. Дружеская, робкая улыбка мелькнула в ее глазах, потом улыбнулись и губы.
– А если я к концу дня заеду за тобой? И если ты проведешь вечер с нами в Мезоне, все лучше, чем оставаться здесь одному!
Он отрицательно покачал головой.
– Во всяком случав, не сегодня. Вечером я должен повидаться с Рюмелем. А завтра я у Филипа. И потом, здесь у меня разные дела, надо найти выписки…
Он размышлял. Вполне можно возвратиться в Мускье в пятницу вечером. Следовательно, ничто не помешает провести два дня в Мезон-Лаффите.
– А куда вы меня поместите?
Прежде чем ответить, Жиз быстро наклонилась к нему и поцеловала с сияющим радостью лицом:
– Где? Ну конечно, на даче! Там есть две свободные комнаты.
Он все еще держал в руке фотографию Жан-Поля и время от времени бросал на нее взгляд.
– Ладно, постараюсь продлить отпуск… И завтра к концу дня… – Он протянул руку, в которой была карточка Жак-Поля. – Можно взять себе?
V. Рюмель приглашает Антуана к "Максиму"
Хотя было воскресенье, Рюмель сидел в своем кабинете на Кэ-д'Орсе, куда и позвонил ему Антуан, оставшись один после ухода Жиз. Дипломат выразил сожаление, что не располагает свободным временем, и попросил Антуана заехать за ним, чтобы вместе поужинать.
В восемь часов Антуан подъехал к зданию министерства. Рюмель поджидал его внизу у лестницы, где горела синяя лампочка. В полумраке, предусмотренном правилами военного времени, бесшумно сновали запоздалые посетители и чиновники, расходившиеся по домам; вестибюль казался полным странных, таинственных теней.
– Поедем к "Максиму", вам нужно немного встряхнуться после лазаретной жизни, – предложил Рюмель, с любезной и покровительственной улыбкой подводя Антуана к автомобилю с флажком на радиаторе.
– Ну какой из меня сотрапезник, – признался Антуан, – вечером я пью только молоко.
– У них замечательное молоко – ледяное! – сказал Рюмель, решивший во что бы то ни стало пообедать у "Максима".
Антуан согласился. Он был разбит после целого дня, проведенного за разборкой книг, и не без трепета ждал бесконечных разговоров за столиком ресторана. Поэтому он поспешил предупредить Рюмеля, что говорить ему трудно и приходится щадить свои голосовые связки.
– Вот удача для такого болтуна, как я! – воскликнул дипломат. Он с умыслом взял этот шутливый то", желая скрыть тяжелое впечатление, которое произвели на него заострившиеся черты Антуана, его глухой и сдавленный голос.