Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Эта мысль успокоила его. В конце концов, ведь речь идет лишь о трехдневной отлучке.
"Надо сейчас же предупредить Женни... У меня только-только хватит времени, если в четверть пятого я хочу быть у Монпарнасского вокзала..."
Не будучи уверен в том, что ему удастся вернуться к себе до отъезда, он вынул все из бумажника, сложил свои личные документы и письма в пакет и на всякий случай написал на нем адрес Мейнестреля. При нем остались только документы Эберле, привезенные Ванхеде.
Затем он отправился на улицу Обсерватории.
– Жак вторично приходит к Женни
Женни так быстро открыла на его звонок, словно она со вчерашнего дня ждала его на том месте, где он с нею простился.
– Плохие новости, - пробормотал он, даже не поздоровавшись.
– Сегодня вечером я должен уехать за границу.
Она пролепетала:
– Уехать?
Она сильно побледнела и смотрела на него в упор. Он казался таким несчастным, оттого что вынужден был причинить ей это огорчение, что ей хотелось скрыть от него свое собственное отчаяние. Но потерять Жака во второй раз - такое испытание было для нее непосильно...
– Я вернусь в четверг, самое позднее - в пятницу, - поспешно добавил он.
Она стояла, опустив голову. При этих словах она глубоко вздохнула. На щеках опять появился легкий румянец.
– Три дня!
– продолжал он, заставляя себя улыбнуться.
– Это недолго, три дня... ведь мы будем счастливы всю жизнь!
Она подняла на него боязливый, вопрошающий взгляд.
– Не расспрашивайте меня, - сказал он.
– Мне поручено одно дело. Я должен ехать.
При слове "дело" на лице Женни появилось выражение такой тревоги, что Жак, хотя он не знал даже, для чего его посылают в Германию, решил ее успокоить:
– Мне придется только повидаться с некоторыми иностранными политическими деятелями... И так как я бегло говорю на их языке...
Она внимательно смотрела на него. Он оборвал на полуслове и указал на развернутые газеты, лежавшие на столе в передней.
– Вы видите, что происходит?
– Да, - лаконически ответила она тоном, который достаточно ясно показывал, что теперь она так же хорошо, как и он, сознает всю серьезность происходящих событий.
Он подошел к ней, схватил обе ее руки, сложил их вместе и поцеловал.
– Пойдемте к нам, - предложил он, указывая пальцем в сторону комнаты Даниэля.
– У меня в распоряжении всего несколько минут. Не надо их портить.
Она наконец улыбнулась и пошла впереди него по коридору.
– От вашей матери нет никаких известий?
– Нет, - ответила она, не оборачиваясь.
– Мама должна была прибыть в Вену сегодня после двенадцати. Я не рассчитываю получить телеграмму раньше завтрашнего дня.
В комнате все было приготовлено для его встречи. Благодаря опущенной шторе освещение казалось особенно уютным. Комната была прибрана, на окне висели свежевыглаженные занавески, часы были заведены. В одном углу письменного стола стоял букет душистого горошка.
Женни остановилась посреди комнаты и смотрела на Жака внимательным, слегка обеспокоенным взором. Он улыбнулся, но ему не удалось вызвать ответную улыбку.
– Что же, - произнесла она нетвердым голосом, - значит, правда? Только несколько минут?
Он устремил на нее нежный, ласковый, немного слишком пристальный взгляд: это не был отсутствующий взгляд - скорее даже настойчивый и внимательный, но тем не менее Женни почувствовала легкую тревогу. У нее было ощущение, что с того момента, как он пришел, этот задумчивый взгляд еще ни разу не проник по-настоящему в глубь ее глаз.
Он увидел, что у Женни дрожат губы. Он взял ее за руки и прошептал:
– Не отнимайте у меня мужества...
Она выпрямилась и улыбнулась ему.
– Ну, вот и хорошо, - сказал он, усаживая ее в кресло. Затем, не объясняя хода своих мыслей, сказал вполголоса: - Надо верить в себя. Даже больше - надо верить только в себя... Твердую основу в своей внутренней жизни находит только тот, кто ясно осознал, в чем его судьба, и всем пожертвовал этому.
– Да, - прошептала она.
– Осознать свои силы!
– продолжал он, словно говоря с самим собою.
– И подчиниться им. И тем хуже, если другие считают их злыми силами...
– Да, - повторила она, снова опустив голову.
Уже не раз за последние дни она думала, как сейчас: "Вот что он говорит, и надо все это запомнить... поразмыслить над этим... чтобы лучше понять..." С минуту она оставалась совершенно неподвижной, опустив ресницы. И в ее склоненном лице было столько сосредоточенной мысли, что Жак смутился и на мгновение замолчал.
Затем сдержанно, но с дрожью в голосе он прибавил:
– Один из самых решающих дней в моей жизни был тот, когда я понял: то, что другие во мне осуждали, считали опасным, - это как раз и есть самая лучшая, самая подлинная часть моего существа!
Она слушала, она понимала, но голова у нее кружилась. За последние два дня один за другим ослабевали, распадались все устои ее внутреннего мира: вокруг возникала пустота, и ее еще не могли заполнить те новые ценности, на которых, казалось, зиждились все суждения Жака.
Внезапно она увидела, что лицо Жака просветлело. Он опять улыбался, но по-другому. У него возникла одна идея, и он уже вопросительно смотрел на девушку.
– Слушайте, Женни... Раз вы сегодня вечером одни... Почему бы вам... не пообедать где-нибудь вместе со мной?
Она смотрела на него, озадаченная этим столь простым, но столь необычным для нее предложением.
– Я освобожусь не раньше половины восьмого, - объяснил он.
– А в девять мне надо быть на площади Республики. Но хотите, эти полтора часа мы проведем вместе?
– Да.
"У нее какая-то совершенно особая манера непреклонно и в то же время кротко произносить да или нет..." - подумал Жак.
– Благодарю вас!
– радостно воскликнул он.
– У меня не будет времени зайти за вами. Но если бы вы смогли в половине восьмого быть около Биржи?..