Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Она глубоко вздохнула. Кровь снова прилила к ее щекам. "Зачем он мне все это говорит?" - подумала она.
– Вы согласны со мной, не правда ли?
Женни инстинктивно опустила голову. С какой задней мыслью подчеркивал он так настойчиво слово "согласны"? Казалось, он предоставлял ей право контроля над его поступками... Она неопределенно кивнула головой и робко подняла глаза. Теперь на лице ее был немой, но вполне осознанный вопрос.
– До сих пор, - продолжал он, - благодаря своим статьям я всегда мог зарабатывать себе на жизнь... на самое необходимое... Не важно, я живу среди людей, не имеющих средств; я такой, как они, и это отлично.
– Он глубоко вздохнул и снова заговорил очень быстро, тоном, который от некоторого смущения казался почти ворчливым: - Если такая жизнь... скромная... вас не пугает, Женни... то я за нас не боюсь.
Это был первый намек на их будущее, на совместное существование.
Она опять опустила голову. От волнения и надежды у нее перехватило дыхание.
Он подождал, пока она снова выпрямится и, увидев ее растерянное от счастья лицо, сказал просто:
– Спасибо.
Официантка принесла счет. Он заплатил и еще раз взглянул на часы.
– Почти без двадцати. Я даже не успею проводить вас до дому.
Женни, не ожидая его приглашения, встала.
"Он уедет, - мрачно твердила она про себя.
– Где он будет завтра?.. Три дня... Три убийственных дня".
Пока он помотал ей надеть жакетку, она внезапно обернулась и пристально посмотрела на него:
– Жак... А это - не опасно?
– Голос ее дрожал.
– Что именно?
– спросил он, чтобы выиграть время.
Записка Ричардли всплыла в его памяти. Он не хотел ни лгать, ни волновать ее. Он сделал над собою усилие и улыбнулся.
– Опасно?.. Не думаю.
Выражение ужаса промелькнуло в глазах девушки. Но она поспешно опустила веки и почти тотчас же, в свою очередь, храбро улыбнулась.
"Она - совершенство", - подумал он.
Без слов, прижавшись друг к другу, дошли они до станции метро.
У лестницы Жак остановился. Женни, уже спустившись с первой ступеньки, повернулась к нему. Час разлуки пробил... Он положил обе руки на плечи девушке:
– В четверг... Самое позднее - в пятницу...
Он смотрел на нее как-то странно. Он готов был сказать ей: "Ты моя... Не будем же расставаться, пойдем со мной!" Но, подумав о толпе, о возможных беспорядках, он промолвил быстро и очень тихо:
– Ступайте же... Прощайте...
Его губы дрогнули: это была уже не просто улыбка и еще не вполне поцелуй. Затем он внезапно вырвал пальцы из ее рук, бросил на нее последний долгий взгляд и убежал.
Было еще почти светло; в теплом воздухе чувствовалось приближение грозы.
Бульвары имели совершенно необычный вид: лавочники спустили железные шторы; большая часть кафе была закрыта; оставшиеся открытыми должны были, по распоряжению полиции, все убрать с террас, чтобы стулья и столы не могли послужить материалом для баррикад и чтобы оставалось больше свободного места на случай, если бы муниципальной гвардии пришлось стрелять. Собирались толпы любопытных. Автомобили попадались все реже и реже; циркулировало лишь несколько автобусов, непрерывно дававших гудки.
На бульваре Сен-Мартен, на бульваре Маджента и в районе ВКТ наблюдалось особенное скопление народа. Огромные толпы мужчин и женщин спускались с высот Бельвиля. Рабочие в спецовках, старые и молодые, явившиеся со всех концов Парижа и предместий, собирались все более и более тесными группами. В тех местах, где фасады зданий отступали от тротуаров, у недостроенных домов, на углах улиц отряды полицейских черными роями облепляли автобусы префектуры, готовые по первому требованию везти их, куда понадобится.
Ванхеде и Митгерг ожидали Жака в одном из погребков предместья Тампль.
На площади Республики, где всякое уличное движение было прервано, стояли, не имея возможности двинуться дальше, огромные волнующиеся массы народа. Жак и его друзья попытались, работая локтями, проложить себе путь через это море людей, чтобы добраться до редакторов "Юманите", которые - Жак это знал - находились у подножия памятника, посредине площади. Но было уже невозможно выйти на свободное место, где выстраивались для участия в шествии ряды демонстрантов.
Внезапно головы заколыхались, как трава под ветром, и полсотни знамен, которых до тех пор не было видно, вознеслось над толпой. Без криков, без песен, тяжело ползя но земле, словно расправляющая свои кольца змея, процессия дрогнула и двинулась по направлению к воротам Сен-Мартен. За нею хлынула толпа, подобно потоку лавы, в несколько минут заполнила широкое русло бульвара и, все время разбухая от притоков с боковых улиц, медленно потекла по направлению к западу.
Сжатые со всех сторон, задыхаясь от жары, Жак, Ванхеде и Митгерг шли, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их не разлучили. Волна несла их вперед, покрывала с головою своим глухим ропотом, на мгновение останавливала, чтобы затем, снова подхватив, бросить вправо или влево, к темным фасадам домов, окна которых были усеяны любопытными. Наступила темнота; электрические шары разливали над этим движущимся хаосом тусклый и какой-то трагический свет.
"Ах!
– подумал Жак, опьяненный радостью и гордостью, - какое предупреждение! Целый народ поднимается против войны! Массы поняли... Массы ответили на призыв!.. Если бы Рюмель мог это видеть!"
Остановка, более длительная, чем предыдущие, пригвоздила их к перистилю театра Жимназ. Впереди раздавались какие-то крики. Казалось, там, у бульвара Пуассоньер, колонна ударилась головой о какое-то препятствие.
Прошло пять, десять минут. Жак начал терять терпение.
– Пойдем, - сказал он, взяв за руку маленького Ванхеде.
Вместе с ворчащим Митгергом они скользили в толпе, то врезаясь в отдельные группы людей, то обходя слишком неподатливые скопления, все время делая зигзаги и все-таки подвигаясь вперед.
– Контрманифестация!
– сказал кто-то.
– Лига патриотов заняла перекресток и преграждает нам путь!
Жак, выпустив руку альбиноса, умудрился взобраться на выступающий карниз какой-то лавки, чтобы посмотреть, в чем дело.
Знамена остановились на углу Предместья Пуассоньер, подле красного дома редакции "Матэн". Первые ряды обеих групп уже столкнулись, крича и осыпая друг друга ругательствами. Стычка происходила на небольшом пространстве, но зато была яростная: кругом виднелись только угрожающие лица и протянутые кулаки. Полиция, вкрапленная в толпу небольшими отрядами, суетилась на месте, но, казалось, склонна была предоставить все своему естественному течению. Кто-то помахал белым флагом, словно давая сигнал: патриоты запели "Марсельезу". Тогда в один голос, который все крепнул и вскоре покрыл все прочие звуки своим мощным ритмом, социалисты ответили "Интернационалом". Вдруг словно мертвая зыбь подняла и всколыхнула этот муравейник. Неожиданно появляясь справа и слева из боковых улиц, отряды блюстителей порядка под командой полицейских чинов яростно врезались в толпу, чтобы очистить перекресток. Свалка тотчас же усилилась. Пение прекратилось, затем возобновилось опять, прерываемое воплями: "На Берлин!" "Да здравствует Франция!" "Долой войну!". Полиция, проникнув в самую гущу свалки, атаковала сторонников мира, которые стали обороняться... Раздались свистки. Поднимались руки, палки. "Сволочь!.. Дерьмо!" Жак увидел, как два полицейских набросились на демонстранта; он старался вырваться, но полицейские в конце концов бросили его, почти полумертвого, в одну из машин, стоявших по углам улиц.