Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
На деньги, которые Мейнестрель смог предоставить в распоряжение группы (никто никогда не узнал, из каких источников Пилот и Ричардли пополняли секретные фонды "Локаля"), около десятка ее членов прибыло в Брюссель. Местом своих собраний они избрали "Таверну Льва", ресторанчик на улице Рынка, близ бульвара Ансбах.
Там Жак и встретился со своими друзьями и передал Мейнестрелю пакет с документами Штольбаха. (Пилот тотчас же ушел в гостиницу и заперся у себя в номере для предварительного осмотра добычи. Жак должен был зайти к нему немного позже.)
Появление Жака встречено было радостными восклицаниями. Кийёф, первым заметивший его, тотчас же возвысил голос:
– Тибо! Какая приятная встреча!.. Ну, как дела? Становится жарковато?
Здесь были все завсегдатаи "Локаля": Мейнестрель с Альфредой, Ричардли, Патерсон, Митгерг, Ванхеде, Перинэ, аптекарь Сафрио, и Сергей Павлович Желявский, и пузатенький папаша Буассони, и "азиатский философ" Скада, даже молоденькая Эмилия Картье, розовая и белокурая, в косынке сестры милосердия; Кийёф всю дорогу в Брюссель пытался заставить ее снять косынку "из-за жары".
Жак улыбался, пожимал протянутые руки, счастливый, - счастливее, чем мог подумать сам, - что внезапно вновь обрел в этом бельгийском ресторанчике дружественную атмосферу женевских сборищ.
– Ну что?
– сказал Кийёф, полагавший, что Жак приехал из Франции. Вчера они все-таки оправдали твою госпожу Кайо... Что будешь пить? Ты тоже любитель их пива? (Что касается его самого, то он презирал это "пойло для северян" и оставался верен сухому вермуту.)
Шумная веселость Кийёфа служила прекрасным выражением того более или менее общего всем оптимизма, который еще царил в течение последних дней в Женеве; дискуссии в "Говорильне", где Мейнестрель стал теперь появляться реже, не выходили за рамки отвлеченных умствований на темы интернационализма. И различные проявления пацифизма по всей Европе отмечались там с энтузиазмом, которого не могли поколебать даже самые неутешительные новости. Приезд группы в Брюссель, первые встречи с другими европейскими делегациями, присутствие официальных вождей - весь торжественный характер этого единения против войны являлся для большинства из них доказательством международной солидарности, активной и уверенной в победе. Правда, утренние телеграммы известили об объявлении Австрией войны Сербии и даже об обстреле Белграда, начатом минувшей ночью. Но они легко дали себя убедить, основываясь на австрийской ноте, что несколько снарядов попало лишь в белградскую крепость и что этот обстрел не имеет существенного значения: это только предупреждение, скорее символическая демонстрация, чем прелюдия к настоящим военным действиям.
Перинэ усадил Жака рядом с собою. Он провел все утро в баре "Атлантик", где собиралась французская делегация, и принес оттуда отголоски последних парижских новостей. Он рассказывал, что накануне социалистическая фракция палаты, во главе с Жоресом и Жюлем Гедом, имела на Кэ-д'Орсе длительную беседу с заместителем министра. В результате этого визита депутаты-социалисты опубликовали декларацию, в которой они совершенно твердо заявляли, что "только Франция может распоряжаться судьбами Франции" и что ни при каких обстоятельствах страна не может быть "ввергнута в чудовищный конфликт по причине тайных договоров, которые всегда истолковываются более или менее произвольно"; потому они требовали "в кратчайший срок созыва палаты, несмотря на парламентские каникулы". Итак, французские социалисты намеревались вести борьбу на парламентской почве. На Перинэ произвели самое благоприятное впечатление воодушевление, спокойствие и непоколебимая надежда, которыми полны были члены делегации. Жорес даже больше, чем другие, проявлял упорную веру в благополучный исход. С гордостью цитировали его последние словечки. Многие слышали, как он говорил Вандервельде: "Увидите, это будет как во времена Агадира. То лучше, то хуже, но нет ни малейшего сомнения, что все уладится". Передавали также, как пикантное доказательство его оптимизма, что патрон, у которого после завтрака выдался свободный часок, спокойно отправился смотреть в музее картины Ван-Эйков.
– Я его видел, - говорил Перинэ, - и уверяю вас, что он совсем не похож на отчаявшегося человека! Он прошел мимо меня совсем близко со своим тяжелым портфелем, который оттягивал ему плечо, в своей круглой соломенной шляпе, в своем черном пиджаке... Он шел под руку с каким-то незнакомым мне типом. Потом я узнал, что это немец Гаазе... Так вот, слушайте... Как раз в тот момент, когда они проходили мимо моего столика, немец остановился, и я услышал, как он с сильным акцентом сказал по-французски: "Кайзер не хочет войны. Не хочет. Он слишком страшится возможных последствий!" Тогда Жорес повернул голову и, сверкая глазами, с улыбкой ответил: "Ну что ж, сделайте так, чтобы кайзер оказал энергичное давление на австрийцев. А уж мы, во Франции, сумеем заставить наше правительство воздействовать на русских!" Совсем рядом с моим столиком... Я слышал их обоих так, как вы слышите меня.
– Воздействовать на русских... Это было бы как раз вовремя! пробормотал Ричардли.
Жак встретился с ним взглядом, и у него появилось ощущение, что Ричардли, - который в данном случае отражал, наверное, образ мыслей Мейнестреля, - весьма далек от того, чтобы разделять общий оптимизм. Это впечатление было тотчас же подкреплено самим Ричардли, ибо, наклонившись в сторону Жака, он тихо добавил вопросительным тоном:
– Невольно задаешь себе вопрос: а вдруг Франция, а вдруг те, кто управляет Францией, согласившись на то, чтобы Россия объявила мобилизацию, и на то, чтобы Россия ответила на австрийскую провокацию провокацией и на германский ультиматум пренебрежительным молчанием, тем самым уже дали согласие на войну!
– Да ведь мобилизация в России только частичная, - заметил Жак не слишком уверенным тоном.
– Частичная? А какая разница между такой мобилизацией и всеобщей, но только временно маскируемой?
Внезапно раздался резкий голос Митгерга, сидевшего на скамейке в глубине комнаты рядом с Харьковским и Ричардли:
– Россия? Она проводит настоящую мобилизацию, будьте уверены! Россия в полной власти царистского Militarismus! И все правительства Европы точно так же находятся сейчас в плену реакционных сил! В плену такого режима, такой системы, которая по природе своей нуждается в войнах. Вот как, Camm'rad! Освобождение славян? Предлог! Царизм только и делал, что угнетал славян. В Польше он их раздавил! В Болгарии он сделал вид, что помогает им освободиться, для того чтобы легче было держать их в угнетении! А правда заключается в том, что здесь возобновляется старая борьба между русским Militarismus и Militarismus Австро-Венгрии!
За соседним столиком Буассони, Кийёф, Патерсон и Сафрио завели бесконечный спор о намерениях Берлина, которые становятся все более и более неясными. Почему кайзер, по-прежнему твердя о своем миролюбии, упорно отказывается выступить в качестве посредника, тогда как более или менее твердого совета с его стороны было бы достаточно, чтобы Франц-Иосиф удовольствовался дипломатическим успехом, и без того уже блестящим? Германия вовсе не заинтересована в том, чтобы австрийские войска захватили Сербию. Зачем же подвергать Германию и всю Европу такому риску, если, как утверждают социал-демократы, Берлин не желает войны?.. Патерсон заметил, что в поведении Великобритании тоже не так-то легко разобраться.
– Теперь все внимание Европы обратится на Англию, - сентенциозно произнес Буассони.
– Объявление войны Австрией делает невозможными двусторонние переговоры между Петербургом и Веной, их сношения смогут поддерживаться лишь через Лондон. Роль англичан как посредников приобретает, таким образом, особую важность.
Патерсон, который уже успел повидаться в Брюсселе со своими соотечественниками-социалистами, утверждал, что среди английской делегации вызвал большое беспокойство слух, исходящий из министерства иностранных дел: будто бы влиятельные лица из окружения Грея, опасаясь, что постоянные заявления о нейтралитете могут косвенным образом содействовать воинственным планам центральных держав, убеждают министра принять наконец определенное решение; или хотя бы предупредить Германию, что если английский нейтралитет в случае австро-русского конфликта сам собою подразумевается, то в случае франко-германской войны дело будет обстоять иначе. Английские социалисты, верные идее нейтралитета, опасались, как бы Грей не уступил этому нажиму, тем более что в настоящий момент подобная декларация не вызвала бы в английском общественном мнении такого отрицательного отношения, как на прошлой неделе. Действительно, неслыханная суровость ультиматума и упорство Австрии в стремлении напасть на Сербию возбудили по ту сторону Ла-Манша всеобщее негодование против Вены.
Жак, усталый после поездки, довольно рассеянно слушал все эти споры. Удовольствие, которое он испытывал, увидев снова дружеские лица, рассеивалось скорее, чем он того желал.
Он встал и подошел к столику, где маленький Ванхеде, Желявский и Скада вполголоса разговаривали между собой.
– В настоящее время, - пищал альбинос своим тонким, как флейта, голоском, - люди живут друг подле друга, но каждый для себя, без всякого сочувствия к живущему рядом... Вот это-то и нужно изменить, Сергей... И раньше всего - в человеческих сердцах... Братство - это такая вещь, которую не установишь извне, по закону...
– На мгновение он улыбнулся каким-то незримым ангелам, затем продолжал: - Без этого ты, пожалуй, сможешь осуществить какую-то социалистическую систему. Но осуществить социализм никогда; ты даже не положишь ему начала!