Семя Ветра
Шрифт:
– Узри свою подлинную суть и устрашись, Ганфала! – проревел Стагевд.
В нагруднике отразилось сотканное из мертвенно-бледных, зеленоватых, голубых и телесно-розовых нитей тело Ганфалы. Этого не мог видеть никто, кроме самого Надзирающего над Равновесием.
То, что он увидел, было порождено высшей ступенью Пути Стали. То, что он увидел, было страшнее заклятого железа. Вихрь Пустоты, которым питался и жил он сам, Ганфала, отразился в зерцале Стагевда и обрушился на него, вырывая клочья плоти, опустошая жилы, раздирая легкие. Ганфала со стоном упал навзничь, безвозвратно калеча ступню о беспощадный клинок Стагевда.
Но уже падая, он смог безошибочно
Все случившееся случилось быстрее, чем ребенок успел бы трижды хлопнуть в ладоши.
Никто из Гамелинов не знал, во что это обошлось Стагевду. Они видели лишь падение Ганфалы и видели, как, пошатываясь, над палубой поднялся в полный рост Хозяин их Дома.
Он выдернул застрявший в палубе меч. Два клинка согласной парой вознеслись над поверженным Ганфалой, чтобы довершить начатое. Но теперь Стагевд был слаб и немощен, как седой старик у края могилы. Последнее, на что ему достало сил, – отвратить от себя осколки зерцала. Этому он отдал последние капли из надтреснутого сосуда своих внетелесных покровов. Незримая нить между Стагевдом и Харманой была оборвана. Теперь ему негде было восполнить утраченные магические силы.
Стагевд стоял, пошатываясь, над поверженным Ганфалой. К победе над Рыбьим Пастырем он шел долгие годы, но теперь в его душе не было места для радости победителя. Стагевд не узнавал человека, лежащего перед ним, и не понимал, почему дымятся доски вокруг головы этого оливковокожего незнакомца. Стагевд оглянулся.
Ликующие крики Гамелинов стихли. Они увидели глаза Хозяина Дома Гамелинов – лишенные проблесков рассудка, пустые.
Над проливом Олк время прервало свой бег. Воцарилось полное равновесие.
На низком столике возле ложа Герфегест обнаружил сытный завтрак: паштет из молодых креветок с толчеными миндальными орехами и молоком дельфина, печень тунца, запеченная в сыре с базиликом и корицей, маринованная актиния под шубой из проса и мелко нарезанного инжира, острый вишневый соус… Деликатесы Алустрала! Но он не притронулся к еде. Плевать ему было на разносолы.
На ковре, разложенном за порогом смежной комнаты, он обнаружил свои вещи.
Змеи-веревки лежали, свернувшись аккуратными клубками. Лук и колчан со стрелами покоились в центре композиции, словно брат и сестра. Духовое ружье служило случайной диагональю. «Кошки». Веревочная лестница со стальными зацепами на концах. «Лапа снежного кота» – она так и не пригодилась – отвечала четвертому эстетическому принципу алустральского предметного натюрморта: корари, хаос, оттеняющий и уравновешивающий общую гармонию. Пустой цилиндрик для отравленных игл. Меч и ножны на специальной подставке из черного дерева – последняя была забродной гостьей, с такой тяжестью, разумеется, ночные убийцы не таскаются даже в Алустрале. Ларец с ядами…
Все то же, что и вчера. Все на месте. Ну и, конечно, до ближайшего предмета ему не дотянуться ровно чуть-чуть. Проклятая цепочка!
Его одежда была вычищена и повешена на держатель в виде двух трапеций, составленных вместе короткими основаниями и укрепленными на прямоугольной стойке. Такая сугубо алустральская, можно даже сказать специфически северная конструкция называлась, насколько Герфегест помнил, «бабочкой». «Бабочка» была изготовлена из все того же черного дерева, оживленного шляпками золотых гвоздиков и врезками из желтого сапфира.
Видимо, подумал Герфегест, слухи о баснословном богатстве Гамелинов не слишком преувеличены.
До одежды Герфегесту цепи позволяли дотянуться. Но он пренебрег этой возможностью. Герфегеста никогда не смущала нагота – ни собственная, ни чужая. Тем более теперь.
Тонкий черный флер, в который вчера куталась обольстительница Хармана, приютился под «бабочкой» – скомканный неряшливым комом. Герфегест отвернулся. Вспоминать о том, что произошло вчера, ему было нестерпимо больно.
О да! Конгетлары не позволяли себе поддаваться женским чарам – таково было кредо Дома. Во все времена случалось иначе: женщины поддавались чарам Конгетларов. Красавец Вада – Герфегест чаще других вспоминал именно его – был самым беспощадным сердцеедом и одновременно с этим самым рьяным женоненавистником из всех Конгетларов, которых Герфегесту приходилось знать. Одних благородных незаконнорожденных за ним числилось около дюжины.
«Если тебе достанет глупости отдать ей свое сердце, имей в виду: она без спросу возьмет все остальное», – учил его Вада, но, как обычно, не в коня был корм. Теперь Герфегест получил возможность убедиться в справедливости слов Конгетлара-женоненавистника. Но поздно, поздно!
Хармана добилась своего. Герфегест пленник. Ему не убежать. Он может, конечно, свести счеты с жизнью, но Хармана, похоже, достаточно умна для того, чтобы понимать: Герфегест не сделает этого. Ибо он не из тех, кто бежит с поля боя.
Но зачем, зачем, во имя Намарна, она сделала это?– гадал Герфегест, и на его губах блуждала гримаса отвращения. В тот момент он ненавидел Хозяйку Дома Гамелинов. И все же понимал, что никогда и ни при каких обстоятельствах не убьет ее. Ибо ненависть, как и любовь, тоже бывает разной.
На том же столике, где и завтрак, Герфегеста ожидали три хрустальных сосуда. Вино, вино и еще раз вино.
Герфегест прихлебнул из крайнего сосуда и в голос выругался. По какому-то непостижимо идиотскому совпадению это было белое вино Эльм-Оров. Герфегест даже знал, как называется сорт. «Душистая свадьба».
Этой же самой «свадьбой» двадцатилетний Герфегест утолял жажду пятнадцать лет назад, когда ждал смерти Гелло, схоронившись между рядами бочек в бескрайних погребах Золотого Журавля.
Оба флота были обезглавлены.
На палубе «Черного Лебедя» лежал бездыханный Ганфала. Никто не знал, мертв Рыбий Пастырь или он лишь на время погрузился в пучины своей внетелесной сущности, чтобы накопить сил и избавиться от невыносимых страданий плоти.
Сердце Стагевда продолжало биться. Но с той же осмысленностью шумит вода горного потока, с какой Стагевд всматривался в лица своих людей. Единственное существенное отличие между положением Стагевда и положением Ганфалы состояло в том, что Стагевд стоял, а Ганфала лежал. Оба они пребывали между жизнью и смертью.
Вздыбившиеся за спиной Ганфалы доски палубного настила, через которые он приуготовлял погибель Стагевду, разом рассыпались в труху и со змеиным шепотком провалились в трюм. Это положило конец всеобщему замешательству.
Гамелины бросились к своему повелителю.
Они успели вовремя – ослабевшие ноги Стагевда были больше не в состоянии держать его обмякшее тело. Хозяин упал на руки своих кровников, слуг и верных вассалов.
Клинки Стагевда выпали из его размякших рук. Двоюродные племянники Стагевда подхватили их, намереваясь заколоть ненавистного Ганфалу, но Орнумхониоры уже окружили тело Рыбьего Пастыря непроницаемой стеной из щитов – попробуй достань.