Семья Звонарёвых
Шрифт:
– А это страшилище боится тебя, - заметила Варя.
– Кабы не финка, то не боялась бы, - ответила Маня.– Через ту финку все меня тут остерегаются. Благо, что сам начальник тюрьмы снабдил меня ею.
– Неужели сам начальник?– не поверила Варя.
– Сам, - подтвердила Маня.– Ублажаю я его по ночам, приглянулась ему. Вот он и дал мне финку. Доноси не доноси, никто ее не отберет у меня. Боюсь только, ночью кто выкрадет, да меня и пырнет той финкой под сердце. И такое бывает. А покуда она при мне - никого не боюсь, и вас, Варвара Васильевна,
– Спасибо, Маня!– обняла ее Варя.
– Уж какое тут спасибо, - вздохнула Завидова.– В долгу я перед вами, Варвара Васильевна, за Выборгскую сторону. И от всего сердца совет вам хочу дать: добивайтесь, чтоб перевели вас отсюда. Покуда я с вами рядышком, никто не тронет вас, а как уйду на ночь к начальнику, всякое может с вами статься. Придется финку вам оставлять...
– Не надо, - возразила Варя.– Беды не оберешься с ней.
Под вечер Завидову вызвали к начальнику тюрьмы. Уходя, она сказала во всеуслышанье:
– Варвару Васильевну не трогать. Кто обидит ее - тому несдобровать. Памятью матери моей клянусь - кишки обидчице выпущу.– И, взглянув на Тузиху, добавила: - Особливо тебе, Клавдия, говорю про то. Учти!
Тревожной была та ночь для Вари. Она не могла уснуть, хотя уже не спала вторую ночь. Тузиха, как полуночница, бродила по камере, что-то бубнила себе под нос и несколько раз подходила к Варе.
– Все едино задушу, - шипела она.– Не нонче, так завтра.
Варя не отзывалась. Лежала, напрягшись, готовая дать отпор Тузихе и постоять за себя. Кое-кто пытался уговорить Тузиху, иные бранили ее. Ничто не действовало. Она продолжала шастать по камере и огрызалась с ожесточением затравленного зверя.
Черноволосая, кареглазая, похожая на цыганочку девушка, лежавшая рядом с Варей, не выдержала. Встав с нар, она подошла к Тузихе и обратилась к ней мягко, просительно, по-детски:
– Тетя Клава, милая, ну что вы и сами не спите и другим не даете спать? Разве у вас сердца нет? И неужто в душе вашей, окромя зла, ничего нет? Тетенька, ну прошу!
Испитое, обрюзгшее лицо Тузихи передернулось. Казалось, она вот-вот обрушится яростно на девушку с кулаками и ругательствами. Но ничего подобного не случилось. Плечи Тузихи задрожали, рот скривился, и камера вдруг наполнилась глухими рыданиями. Тузиха упала на пол ничком, закалотила кулаками себя по голове, причитая сквозь истошный плач:
– Скотина я... Шлюха я подзаборная... Зачем, пошто ты, доченька, сердце мое растравила! Ногами топчите меня, поганую, режьте меня, окаянную... И-и-и... Где ты, смерть моя, избавительница?.. И-и-и!
Жутью веяло от этого протяжного, похожего на вой, плача. Все проснулись и растерянно наблюдали необычную картину: плачущую, истязающую себя Тузиху.
Варя подошла к ней, приподняла ее голову.
– Успокойтесь, не надо... Идите лягте.
Тузиха схватила Варину руку, прижалась к ней губами.
– Прости, прости, родимая... Не злая я, нет! Житуха моя разнесчастная обозлила меня, из человека зверя сделала. Прости...
С помощью цыганочки Варя подняла Тузиху на ноги, довела ее до нар и, уложив,
Еще с полчаса всхлипывала Тузиха, потом постепенно умолкла. В камере стало так тихо, что слышались глухие шаги часовых в тюремном дворе. Кто-то храпел во сне, кто-то бормотал, кто-то беспрерывно ворочался с боку на бок. А Варя все не могла уснуть. Думала о Тузихе, о своих молоденьких соседках по нарам, об узницах, заполнивших камеру. И ничего, кроме теплой жалости, она не испытывала сейчас к ним. Кто знает, может быть, эти женщины были бы хорошими матерями, любящими, нежными, заботливыми женами, верными и самоотверженными подругами, если бы жизнь была иной, не такой нищей, голодной и жестокой. Думая об этом, Варя чувствовала, каким благородным и светлым целям отдавали свои сердца те, с кем она связала свою судьбу, - большевики. Пусть тюрьма, пусть лишения, пусть снова ссылка, но она должна выдержать, снести все ради того, чтобы жизнь в конце концов стала светлой и радостной для тех, кто сейчас унижен, оскорблен и подавлен.
С этими мыслями Варя уснула.
Утром она была разбужена шумом какого-то переполоха. И первое, что она увидела, открыв глаза, - это тело Тузихи, лежавшее на каменном полу среди камеры.
– Что это с ней?– обеспокоенно спросила Варя.
– Готова!– донеслось в ответ.– Повесилась, бедолашная, под нарами... на кушаке...
Пришла Завидова, пьяная, усталая, с черными кругами под глазами. Она не сразу поняла, что случилось с Тузихой, и, увидев ее на полу, усмехнулась пьяно:
– Это что за новая комедь?
– Брось, Манька, - угрюмо буркнула пожидая женщина.– Неужто не видишь: преставилась.
– Преставилась?– недоверчиво переспросила Завидова.– Кто же ее?
– Сама!
По губам Завидовой скользнула судорожная улыбка.
– Ну что ж, как говорится, собаке - собачья смерть!– Ее взгляд остановился на Варе, по щекам которой катились слезы.– Вы-то чего, Варвара Васильевна, плачете? Это ж враг ваш...
Варя качнула головой:
– Нет, Маня. Не враг она мне...
Весть о самоубийстве Тузихи быстро долетела до тюремного начальства. Первой явилась старшая надзирательница - дородная мужеподобная женщина в форменной одежде, с наганом на боку. Бросив брезгливый взгляд на умершую, она скомандовала разойтись всем по местам и сказала басовито:
– Сейчас мы выволокем отсюда эту падаль.
Кареглазая, похожая на цыганочку девушка, стоявшая к ней ближе всех, проговорила укоряюще:
– И вам не стыдно? Это же не падаль, человек!
– Молчать, соплячка!– рявкнула надзирательница и ударила девушку по лицу. Та охнула, свалилась рядом с мертвой Тузихой.
– Разойдись!– топнула ногой тюремщица.
Никто не двинулся с места.
– Оглохли, что ли?
Пощечина досталась седой, болезненной на вид узнице.
Варя решительно подошла к надзирательнице.
– Вы не смеете бить арестованных, - заявила она возмущенно.
Тюремщица зло сощурилась.
– А ты кто такая, чтобы свои порядки здесь наводить?