Семья Звонарёвых
Шрифт:
Варя оглянулась по сторонам. Всюду вокруг нее стояли люди в куртках, промасленных картузах, в облезлых шапках-ушанках, в простых фланелевых платках, шалях, с обветренными лицами, суровые, знавшие, что такое труд и нужда. Варя с опаской посмотрела в сторону небольшого, обшитого свежим тесом флигеля конторы. Увидела чье-то прильнувшее к окну холеное испуганное лицо.
"Ага, испугались, кровопийцы!– подумала она с озлоблением.– В полицию звоните, фараонов вызываете? Разогнать митинг, арестовать, бросить в тюрьму организаторов. Но разве это спасет вас? Нет. Народ
Над толпой выросла фигура Ивана Герасимовича. Густые с сильной проседью волосы нависли над его высоким6 изборожденным морщинами лбом. Он крепко сжимал в одной руке шапку и сильными, энергичными движениями рубил воздух, как бы подкрепляя силу своих пламенных слов:
– ...Довольно пить рабочую кровь! Долой войну! Долой самодержавие! Превратим империалистическую войну в войну гражданскую!..
Варя взглянула на стоявщую рядом женщину: та сдвинула платок, освободив ухо, что бы удобнее было слушать. Лицо ее, вся поза выражали острое внимание и волнение. Она вскинула глаза на Варю, улыбнулась ей одними глазами, одобрительно кивнула головой в сторону оратора:
– Вот эти речи нам по душе. А то на днях в цех к нам приходил один, говорил: "Война до победного конца". А для кого до победного? Для него? у меня мужик воюет, так разве мне охота, чтобы мои дети сиротами остались? Я ему так и сказала: "Тебе надо - иди и воюй". Не понравилось, ощетинился весь на меня...
Варю кто-то тронул за плечо. Оглянулась - Маня. Она смотрела на Варю тревожными глазами.
– Варвара Васильевна, выбирайтесь за мной, - шепнула она.
Когда они вышли из толпы, место Ивана Герасимовича занял другой оратор - молодой рабочий с сильным и звучным голосом.
– Сегодня мы не выйдем на работу, товарищи. Мы предъявили начальству наши требования. Я сейчас вам зачитаю их...
– Варвара Васильевна, - тихо сказала Маня.– Мне заводские ребята сказали, что завод оцепила полиция. Вызван даже конный отряд. Иван Герасимович приказал нам уходить. Идемте, нас проведут другим путем, не через проходную.
Ее слова заглушил резкий звук свистка и голос:
– Прекратить безобразие! Разойдись!
Во двор ворвалась полиция.
– Не плошай, братцы!
– Бей их!
– Камнями!
Рабочие хватали булыжники, куски железа, все, что попадало под руку...
– Эх, винтовочку бы сейчас...– услышала Варя.
Вдруг она увидела бежавшего прямо на нее полицейского. В руках он держал резиновую палку. Варе бросилось в глаза его перекошенное от ненависти, красное, омерзительное лицо. И тогда, забыв все на свете, она с размаху бросила в это ненавистное лицо то, что было в руках - узелок с приготовленным завтраком: хлебом и бутылкой молока.
– Ах ты стерва, еще драться!– на Варю пахнуло винным перегаром. Волосатая рука обрушила на нее дубинку. Падая и теряя
33
В Ровно ркмонт материальной части батареи шел неторопливо. Звонарев ждал с часу на час прибытия новых орудий из-за границы. Предполагалось удвоить число двенадцатидюймовых и других сверхтяжелых орудий.
Говорили о крупном наступлении весной 1917 года.
Как-то вечером, когда Звонарев делился своими предположениями о планах командования в новом, 1917 году, Блохин коснулся политических событий. Зуев активно поддерал разговор. К ним подошли Лежнев, Родионов, Заяц и еще несколько солдат. Беседа завязалась острая и интересная.
Блохин волновался. Хотя были и свои люди, которых давно знал, а все же как-то необычно. Сама обстановка, слухаящие притихшие солдаты, твои товарищи. Тут даже Звонарев, человек, мало интересующийся политикой. Есть от чего поволноваться.
Засиделись до поздней ночи. Не заметили, как пролетело время, ведь обсуждалтсь самые больные для всех вопросы: воевать "до победы" или кончать войну. Блохину почти не приходилось вмешиваться или поправлять настолько солдаты нутром своим, кровбю своей чувствовали правду. Было ясно, что война проиграна, что и началась она и ведеться сейчас не во имя отечества, а рали интересов капиталистов, ради прибылей, которые рекой текут в их карманы. Убеждать и разъяснять не было неоходимости. Солдаты сами все испытали на свей шкуре.
– По домам надо! Разве это война, - одно надувательство. Царь с царицей заодно с немцами. Ведь царица-то немка! Ей что до нашей кровушки!– горячо говорил Лежнев.– Надо по домам идти, мужикам до земли добираться.
– Как ты пойдешь?– степенно заметил Родионов.– В дезертирах ходить не больно сладко. Вмиг поймают и пристрелят или повесят.
– Царь войну не кончит, - вступил в разговор Заяц.– У него договор с англичанами да французами.
– Вот и выходит, что надо скидавать царя. Хватит, - поцарствовал, снова вставил слово Лежнев.
– А что, Сергей Владимирович, солдаты дело говорят! Надо кончать с самодержавием, а потом кончать с войной. Как ваше мнение?
Звонарев, внимательно слушавший солдат и заметно волновавшийся, ответил не сразу.
– Что ж, по-моему, многое из того, что я здесь слышал, правильно. Порядка в России нет. И виноват в этом царизм. Думаю, будет лучше, если его заменит республика с Учредительным собранием. Только оно способно покончить с войной и разрухой. Что царизм изжил себя, было ясно еще в Порт-Артуре...
– И не случайно, что после японской войны вспыхнул пятый год, сказал Блохин.– Будет и сейчас революция!
Разошлись все возбужденные, объединенные ожиданием чего-то большого и важного.
На следующий день Звонарева вызвали в управление ТАОНа, которым временно командывал Рейн.
Полковник, как всегда, был любезен, справился о том, как идет ремонт в батареях, и, плотно прикрыв дверь, тихонько спросил, не принадлежит ли Звонарев к большевикам. Звонарев даже рот раскрыл от удивления.