Семья Звонарёвых
Шрифт:
От плохой пищи и холода в тюрьме усилились болезни. Варю, как врача, начальник тюрьмы перевел в больницу. Ей удалось выделить "палату" политических, добиться дополнительного пайка к их скудной, полуголодной норме. Но главное - удобнее стала связь с волей, с товарищами, свободнее встречаться и сообщать новости друг другу.
Так узнали они о роспуске царем Государственной думы и об ее отказе подчиниться приказу царя, о новой волне стачек, о волнениях в вызванных с фронта частях.
В госпитале встретилась она и
Даже в тюрьме за ее тяжелыми стенами росло ощущение назревающих бурных событий.
Однажды Варя получила письмо и передачу от мужа, письма для Ольги Борейко и Мани. О них беспокоились, их любили...
"Родная моя, ненаглядная!– читала Варя маленькую записочку.– Не горюй, не терзайся. Скоро все будете на свободе..."
– Милый мой, может быть, ты бы не поверил бы, но сейчас я счастлива...– всхлипывая, шептала Варя.
Потом получили записку от Зои Сидориной и Анели. Они сообщали, что Славка здоров и что Павел Сидорин вышел из госпиталя и оставлен в Преображенском полку.
А в письмах, полученных через доверенных лиц, сообщались потрясающие всех новости: трон шатаеться, власти царя приходит конец, войска отказываються исполнять приказы офицеров, и стачки, стачки, стачки...
В это утро Варя проснулась рано в своей камере от холода. Тонкое, ветхое одеяло не грело. Бил озноб, прогоняя сон. Хотелось пить. Хотелось крепкого душистого чая с вареньем... Варя так реально представила себе свою любимую белую с узенькой каемкой чашку, полную золотистого чая, что почувствовала аромат, будто действительно держала чашку у себя в руках. Она в ознобе передернула плечами. Натянув одеяло на голову, лежала долго, прислущиваясь. Было странно слушать тишину. Давно уже пора надзирателям делать обход, проверку. Но почему-то все тихо.
Варя поднялась. Проснулась и Маня. Рассвело. Дверь открыла надзирательница. Сунув похлебку, сказала:
– Дела...
И сердито зазвенела ключами.
Каким-то непонятным чутьем по этой сторожкой, напряженной тишине Варя вдруг поверила: сегодня! Да, сегодня это случиться! Свобода!
До слуха долетел какой-то отдаленный шум, будто звук могучего прибоя. Варя насторожилась, взглянула на Маню и увидела ее прищуренные глаза.
– Что это?– шепотом спросила она.
– Влезай!– скомандывала Варя, вставая около окна и показывая себе на плечи.
Маня вскарабкалась, схватилась руками за решетку и замерла.
– Ну?– спросила Варя.
Маня спрыгнула на пол. Глаза ее были полны слез. Не говоря ни слова, она Вариным жестом показала себе на плечи. И когда Варя, охватив чугунные прутья руками, прильнула к окну, она увидела широкое разлившееся море людей во дворе тюрьмы. Из окон камер всюду выглядывали люди, мелькали платки... Варя скользнула по стене на пол и в изнеможении присела, не чувствуя холода каземата.
Вот
– Товарищи! Свобода! Выходите...
А потом все было как во сне. И бледное, залитое слезами радости лицо Ольги Борейко, и заросшее бородой похудевшее лицо Блохина. И главное рукопожатья. Крепкие рукопожатья друзей. Их много. Варя никогда не думала, что у нее так много друзей.
Вот они идут обнявшись, вчетвером. В середине Блохин. Их подхватывают на руки и несут к воротам. Им улыбаються все, машут руками.
Тут у ворот свои - Сергей, счастливый, взволнованный, с красным бантом, Анеля, Зоя Сидорина и Славка.
– Мамочка!
Ольга, охнув, целует его лицо, тонкую шейку, ручки...
– Товарищи! Домой, к нам, на штаб-квартиру, - кричит Варя и не слышит своего голоса в общем шуме голосов, криков, смеха...
Через три дня в Петроград приехали Борейко и освобожденный из тюрьмы Вася Зуев. С ними приехал из Могилева, из Ставки верховного Али Ага Шихлинский. На плечах его красовались погоны полного генерала, генерала от артиллерии. Али Ага сообщил, что его назначили командующим 19-й армией. Решили сразу отметить все радостные события.
– Али Ага! Вечером у Звонаревых! Как хотите, обязательно, - сказал Борейко.– Соберуться все свои, одна семья... Звонаревых. И вы теперь в нашей семье.
Вечером в квартире Звонаревых было тесно от собравшихся в ней людей. Али Ага молодцевато представился маленькой и хрупкой Ольге Борейко, приехавшей из деревни Шуре Блохиной, похудевшей и загоревшей до черноты, с веселыми молодыми глазами.
Когда перед ним остановилась розовая от смущения Маня, генрал только руками развел от восхишения.
– Сергей Владимирович, вы в своей квартире собрали всех самых красивых женщин России. Так нельзя. Мое широкое сердце и то едва ли вместит всех. Придеться срочно вызывать Тамару-ханум, иначе я погиб.
Все, шутя, смеясь, сели за стол, на котором возвышались привезенные Шурой гостинцы и шампанское с закусками, которые раздобыл Шихлинский в закрытом кооперативе Георгиевских кавалеров. Пир вышел на славу.
Маня уже треьи сутки жила в каком-то волщебном, сказочном сне, где все заветные желания вдруг сбываються.
С того самого момента, когда она вместе со всеми вышла из тюрьмы и увидела над головой ясное зимнее нежно-голубое небо, улицы, запруженные толпами людей, праздничные флаги, красные банты, она улыбнулась. И так с улыбкой прожила все эти дни до встречи с Васей.
И сейчас, сидя за столом и ощущая его теплое плечо, она чувствовала себя в дружной семье родных людей.
– Царя-то скинули, а войну кончать и не думаем. Это голос Борейко. Он выпил немного, раскраснелся. Маня перевела взгляд на Ольгу. Встретилась с ее глазами и увидела в них отражение свего счастья.