Сен-Симон
Шрифт:
— Подумайте, господа! Революция уже выполнила все, что должна была выполнить, и теперь ее необходимо остановить! Ибо, если она сделает еще хоть шаг вперед, то вслед за отменой королевской власти последует покушение на нашу собственность!
Законодатели бешено аплодировали Барнаву, так точно высказавшему то, что наболело в их душах.
А когда 17 июля народ собрался на Марсовом поле, чтобы подписать петицию с требованием низложить короля, против народа были двинуты гвардейцы Лафайета. На Марсовом поле произошло настоящее
Бойня на Марсовом поле произвела страшное впечатление на страну. Все понимали, что бывшее третье сословие окончательно раскололось. Буржуазия, спасенная простыми людьми в июле 1789 года, теперь, два года спустя, проливала кровь своих спасителей. За избиением последовали репрессии. Лафайетисты чуть ли не разгромили Якобинский клуб. Многие демократы были арестованы.
Это был водораздел революции. Стороны четко размежевались, крупные собственники торжествовали, еще не ведая, что их победа окажется пирровой победой.
События июля 1791 года, известные под именем Вареннского кризиса, действительно привели к духовному кризису, к временным колебаниям и даже отходу от борьбы многих деятелей революции. Марат ушел в подполье. Дантон эмигрировал в Англию. Даже неподкупный Робеспьер — сама совесть революции — в эти дни делает несколько неверных шагов, словно испытывая минутную растерянность.
Удивительно ли, что растерянность охватила гражданина Бонома, вчерашнего аристократа, всем сердцем отдавшегося революции и увидевшего крах своих идеалов и надежд?
Он думал, что наступало царство свободы и равенства, а вместо этого начиналась волчья грызня; сильные избивали слабых во имя того, кто хотел удушить революцию.
Он был уверен, что с тиранией покончено, что простой народ, все эти жаки-бономы, заживут отныне счастливой жизнью строителей нового, светлого общества; а в новом обществе появились новые господа, которые выжимали сок из простых людей не менее ловко, чем это делали феодалы и аристократы.
Он разъяснял крестьянам статьи Декларации прав человека и гражданина, а новая конституция, принятая после полной реабилитации короля, сводила эти статьи на нет.
Декларация гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах».
А конституция уточняла: все граждане делятся на активных и пассивных, причем политическими правами обладают только собственники — активные граждане, составляющие одну шестую нации.
Люди равны, а к избирательным урнам и в Национальную гвардию допускаются только собственники.
Люди свободны, а рабочим запрещают вступать в профессиональные союзы и бороться за свои насущные нужды.
Люди пользуются безопасностью и правом сопротивления гнету, но их могут расстреливать и крошить на куски, если это угодно власть имущим.
Так что же в этом «новом, светлом» обществе изменилось по сравнению со старым порядком?..
Для людей-борцов, подобных Робеспьеру, кризис оказался недолгим. Подлинные революционеры-демократы, пережив минуты смятения, стали еще тверже и целеустремленней. Собственники пролили кровь народа — значит, борьба не окончилась, значит, надо вести ее с большей силой и яростью, пока не падут те, кто хотел задушить народ!
И на одном из последних заседаний Ассамблеи, обращаясь поверх голов буржуа-депутатов к тысячам простых людей на улице, Робеспьер говорит:
— Нам предстоит или впасть в прежнее рабство, или снова браться за оружие!
Что же касается Клода Анри Бонома, то он рассуждает иначе. Только что во имя революции была пролита народная кровь. Так зачем же снова браться за оружие? Для того, чтобы проливать новую кровь?..
Подобно тому как в Нидерландах, увидя крушение своих планов, Сен-Симон перестал интересоваться патриотическим движением, так и теперь у себя на родине, осознав несоответствие теории и действительности, Боном потерял вкус к революции и перестал интересоваться ее дальнейшим ходом.
Попросту говоря, гражданин Боном изжил себя так же, как раньше изжил кавалер де Рувруа. Скинув грубую куртку крестьянина, Анри сбросил вместе с ней целую полосу своей жизни с ее волнениями и идеалами.
И если имя «Боном» еще сохраняется в кое-каких официальных бумагах, то с ним уже начинает успешно конкурировать, а затем и вытесняет его другое имя — Симон.
Но кто же он, этот Симон? Чем занимается? Чему намерен посвятить свою дальнейшую жизнь?
Ныне он преуспевающий делец. Ему принадлежит часть галантерейной фабрики в Бюссю, в Пикардии, а главное — он успешно спекулирует земельной собственностью, выколачивая сотни тысяч ливров чистого дохода.
Санкюлот Боном приказал долго жить.
Началось новое перевоплощение.
ГЛАВА 2
ЧТО МОЖЕТ ДАТЬ РЕВОЛЮЦИЯ
Строго говоря, началось это давно.
Предпосылки были созданы еще в первый год революции.
И если Сен-Симон все разглядел, понял и тут же приступил к действиям, то виной тому была его исконная предприимчивость в не меньшей мере, чем его интерес к аграрной проблеме в целом.
Учредительное собрание унаследовало от старого порядка крайне расстроенные финансы и большой государственный долг. Депутаты буржуазии понимали: чтобы преодолеть финансовый кризис, нужны чрезвычайные и безотлагательные меры. Нужно было найти источник платежей, достаточно стабильный и по возможности неиссякаемый. Таким источником могла стать только земля. Разумеется, на дворянские земли Ассамблея посягать не собиралась: это создало бы опасный прецедент в отношении частной собственности вообще. Другое дело земельные владения церкви. Духовенство было коллективным собственником, и экспроприация у него земли ни в коей мере не нарушала буржуазных принципов нового общества.
Агентом буржуазии выступил епископ отенский Талейран, начавший свою многоступенчатую карьеру политического оборотня изменой собственному сословию. Талейран предложил секвестровать имущество церкви, утверждая, что такая мера «вполне совместима со строгим уважением к правам собственности». Епископа отенского поддержал Мирабо, и, несмотря на вопли духовенства, предложение было принято Ассамблеей: 2 ноября 1789 года вышел декрет, объявивший все церковное имущество достоянием нации.