Сенная площадь
Шрифт:
– Пойду. А что мы, не люди?
– Верующая, значит?
– Ладно тебе.
– Если богомольная, то где твоя икона?
– С ума сошел! Сын же у нас. Пионер! Ребята из класса придут, потом Майе Сергеевне скажут - у ихнего председателя дома религиозная пропаганда.
– Ишь ты, "пропаганда"! Пошутил я. И куда их нам, эти иконы, всю комнату портить. Только тогда скажи другое: как вам Христос велел, "не воруй"?
– Не укради.
– А из чего ты пододеяльник вчера строчила?
– Ой, да отвяжись ты с глупостями!
– Нет, а все же: купила бязь на свои или все-таки с завода приволокла?
– Это не воровство.
– По-твоему, честно?
– А на улице если нашел, поднять - честно? Да хватит тебе болтать лишь бы что! Не на собрании. Доедай и ложись, я уже постелилась. Разговорился тут, депутат!
– Дуська, не нервничай, я так. Тебя дразню. Борщ вкусный, будь здоров! Хорошо, когда жена дома.
– Ясное дело, гулять - не работать! Ой, чуть не забыла! Эти-то в Израиль собрались.
– Кто?
– Лазаря жена с Петуховым, ну, с начальником-то. Чего делаешь квадратные глаза? К Петухову она ушла, уезжают в Израиль.
– Ну?!
– Вот и "ну". Татьяна в нервную больницу попала.
– Ну, дают. Не ожидал от Петухова. Все было: машина казенная, по заграницам бесплатно ездил. У кого все есть, всегда мало.
– Я вот думаю, а может, он еврей? Похож.
– Ладно, Евдокия, я спать пошел. Хрен с ними со всеми, нас, слава Богу, не касается, я с этим Петуховым и знаком, считай не был - "здрасте досвиданья".
И верно, - прав Семенов, не касается. И пусть он спит, слесарь шестого разряда, золотые руки, ударник труда. Он не после гулянки спит, а после смены.
А мы посидим еще немного около батареи парового отопления, неделю назад выкрашенной масляной краской в голубой цвет. Молча посидим, чтоб не мешать, только отодвинем жесткую, накрахмаленную занавеску и поглядим за окно, где среди темного, осевшего снега раскинули ветки мокрые деревья.
Тает, со вчерашнего дня тает, с крыш вода течет и капли стучат по железному карнизу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРАЗДНИК
1
Если в первомайский день посмотреть с вертолета, праздничная площадь похожа на лохань, в которой стирают белье. Колышется, плывет многоцветная пена, лопаются в воздухе пузыри воздушных шаров, ручьями стекает в улицы толпа, устало опустив свернутые, отслужившие знамена, волоча по земле тяжелые портреты.
Если же посмотреть с вертолета на Марсово поле - это тоже очень внушительное зрелище: точно факелы, поднялись над ним обернутые красными полотнищами фонари, расставленные какими-то особыми геометрическими фигурами, только с высоты различимыми и понятными. А в самом центре днем и ночью вечным пламенем полыхает желтый костер.
Красные флаги хлопочут на ветру вдоль решетки Кировского моста, красные флаги свисают со стен домов, красные флаги в руках тысяч людей, заполнивших в это праздничное утро улицы, набережные, переулки и скверы. Красные улицы, красные набережные, красные переулки и скверы. Красный город, если смотреть с вертолета.
И красные повязки на рукавах румяных дружинников, смотрящих с женщиной в несвежем белом халате около белой машины с крестом во лбу.
– Проезд закрыт. Прохода нет, нельзя здесь, - устало повторяет и повторяет один из дружинников, главный, не в первый раз произносит он эти слова и давно бы надо гаркнуть, но он говорит так тихо только потому,
– Там возможен инфаркт, вы что, не слышите?! Там инфаркт, понимаете, нет?
– Проезд закрыт, - из последних сил говорит дружинник, даже и теперь не повышая голоса.
– Видите, грузовики? Ваша машина просто не пройдет, что я могу сделать?
Грузовики стоят сомкнутым жестоким строем, перегородив улицу. Врачиха замолкает, - дошло наконец. Секунду она бессмысленно топчется, уставившись на широкий, неумолимый зад грузовика, потом мрачно лезет в свою машину и громко хлопает дверцей. Взревывает мотор и, медленно развернувшись, "скорая" уезжает искать объезд.
А на Марсовом Поле уже толпа - флаги, портреты, шары - хлынула демонстрация.
2
Приглашение на трибуну Петру Васильевичу Тютину прислал Совет ветеранов. Помнят, черти, ценят, уважают старого солдата, опять смотрите с_о_л_д_а_т_а_, не мастера, тем более, не пенсионера, а именно солдата!
Получив пригласительный билет, старик долго ходил с ним по квартире, показал жене и Дусе Семеновой, потом пошел во двор, тоже показал кое-кому, а еще позвонил на работе Анне и торжественно объявил, что берет с собой на площадь обоих внуков, Тимофея и Даниила. Дочь, однако, сказала, что долгосрочный прогноз обещал холодную погоду и осадки, а мальчики оба кашляют пусть лучше посидят дома. Ну, что ты скажешь! Обычная женская глупость, как будто не ясно - для любого мальчишки пойти с дедом-фронтовиком на трибуну в сто раз полезнее для жизни любых горчичников с микстурами! Петр Васильевич крякнул, выгреб из кармана груду двухкопеечных и принялся названивать друзьям: поздравлял с наступающим, спрашивал, как в части здоровья, встретимся ли на День Победы, а в конце, между прочим, сообщал, что вот хочешь - не хочешь, а первого мая придется идти на трибуну, Совет ветеранов требует, билет на дом принесли, так что болен, - здоров, никого не касается, будь любезен явиться в 10.00 и принимать парад трудящихся, товарищ Тютин.
В день праздника с утра хлестал дождь, ползали по небу мордастые и злобные тучи, похожие на армии Антанты со старого плаката, и в груди жало, в силу чего Петр Васильевич тайком от жены принял нитроглицерин.
Марья Сидоровна несколько раз с тревогой поглядывала на мужа, но сказать ему, чтоб остался дома, не смела, да и правильно: что без толку раздражать старика?
До Дворцовой Тютин добрался быстро и хорошо, дождь как раз попритих, по звенящим от репродукторов улицам бежали опаздывающие на демонстрацию, многие, конечно, уже хвативши, нехорошо вообще-то - с утра, да у кого язык повернется осудить - такой день! Еще во дворе Петр Васильевич столкнулся с Анатолием. Тот был в сбитой на затылок кожаной шляпе, в расстегнутой нейлоновой куртке, с распахнутым воротом белой рубахи.
– С праздничком, Петр Васильевич!
– рявкнул Анатолий, и на Тютина понесло сивухой.
– Тебя также, - сдержанно отозвался Петр Васильевич. Анатолий ему не нравился.
– Демонстрировать идете?
– не ответил тот.
– А и я тоже. Знамя до Дворцовой понесу, у нас за знамя два отгула обещали.
– Постеснялся бы ты, Анатолий!
– все же не выдержал Тютин.
– Кто это у вас придумал такой цинизм? Вот, напишу в райком. И ты - хорош! Это же честь - нести заводское знамя!