Сент-Женевьев-де-Буа

Юденич Марина

Поляков взглядом уже искал официанта, но тот как всегда оказался радом.

Мсье Поляков и молодой князь Куракин в этот свой визит покидали ресторан «Гранд-Каскад» по мнению хорошо знавшего этих господ метрдотеля несколько поспешно Впрочем, рассудил он, у них были для этого очевидно достаточно веские причины, ибо они спросили счет, отказавшись от десерта и не выпив даже обязательную рюмку «Кальвадоса» 1923 года.

Беслан Шахсаидов

Леха Артемьев и на этот раз его не подвел. Причем именно в этот раз, пожалуй, он бы наиболее искренен в своей готовности немедленно подключиться к расследованию и сделать все от него зависящее, чтобы докопаться до истины.

Беслану показалось, а он не привык сомневаться в своих ощущениях, что главными факторами, определившими незамедлительное лехино согласие на этот раз были не деньги, хотя определена и названа сразу была немалая сумма, и не отчетливое понимание ( а Леха был человеком отнюдь не глупым), что в контексте их прошлых отношений любая смиренная просьба Беслана равносильна приказу, а плохо скрываемый под нарочитой небрежностью мэтра российской журналистики, жгучий

профессиональный азарт, сродни азарту хорошей охотничьей собаки, пусть и закормленной рекламным « Педи — Гри». Ведь как не крути — это была тема! Эта была тема, которая по всем параметрам обещала, нет, просто обязана была стать настоящей сенсацией, причем самая прелесть ее была в том, что сейчас совершенно непонятно было в какой области громыхнет эта сенсация — политики, криминала, пара — нормальных явлений или Бог или кто там еще знает, чего. Игра стоила свеч.

Далее события же развивались следующим образом. Сначала они коротко поговорил с Бесланом по мобильному телефону, который люди Беса в Москве приобрели специально для этого звонка всего за полчаса до разговора.

Следующие сутки, Алексей Артемьев, забросив все свои текущие и в большинстве неотложные дела, в том числе подготовку очередной, уже стоящей " в сетке " вещания программы, провел стремительно перемещаясь по Москве на своем огромном устрашающе черном джипе « Сабурбан» Маршрут его перемещений мог бы показаться стороннему наблюдателю несколько необычным, а случись вдруг, что в этот момент за Алексеем Артемьевым наблюдала бы какая-нибудь из спецслужб, ее аналитики сделали бы вывод, что телевизионный волк решил тряхнуть стариной и лично взялся за какое-то журналистское расследование. Они были бы абсолютно правы. Итак в течение одного дня Алексей Артемьев посетил Московскую патриархию, архив Федеральной службы безопасности России, и подмосковную дачу, на которой безвыездно жил сын одного из бывших руководителей союзного еще министерства внутренних дел, с которым, по счастливому для себя стечению обстоятельств давно и крепко дружил Отужинав на открытой веранде небольшого по современным меркам уютного дома, он долго бродил по участку, по узким тропинкам, петляющим между вековыми соснами, неспешно беседуя с хозяином, крепким моложавым мужчиной, а потом попросил жену его — хрупкую маленькую и сейчас еще очень красивую женщину — не счесть за труд и как-нибудь собрать его в дорогу — времени возвращаться в Москву у него уже не было, самолет, которым он полагал добраться до южной губернии, вылетал из Внукова, через три часа.

За сорок минут до отлета самолета он влетел в зал прием официальных делегаций аэропорта « Внукова» и замешкался возле окна дежурной, доставая редакционное удостоверение.

— Ой, ну что вы, господин Артемьев! — кокетливо улыбнулась ему симпатичная немолодая уже брюнетка, привыкшая на своем посту к созерцанию разного рода звезд, и имевшая среди них собственные симпатии и антипатии.

Ему повезло — он относился в ее классификации явно к первой категории — вас наверное весь мир в лицо знает!

Через пятнадцать минут он был уже на борту самолета и привычно, чтобы не терять времени, достал пухлую довольно и объемную записную книжку, на чистом листе которой под цифрой 1 аккуратно написал — «Захоронение».

Дмитрий Поляков

Это было довольно странно, но дорога в Сент-Женевьев де Буа не угнетала Дмитрия и не пугала тем, что ждало его в ее итоге — тенистыми аллеями старого кладбища, их напоенным ароматом цветущих трав, цветов и свежей теплой земли, покоем По идее, сознание его должно было бы всячески противиться возвращению на то место, в котором началась череда страшных и загадочных событий, приключившихся с ним в эти дни и едва не стоивших ему жизни Он и был готов к этому внутреннему сопротивлению, но в действительности все происходило иначе. Его внутреннее "я", как бы торопило события, заставляя то и дело выглядывать в окно машины, считая каждую милю и ища взглядом знакомые приметы предместья — можно было сказать, что он торопился возвратиться туда и тихие кладбищенские аллеи не пугали, а манили его к себе, заставляя пристально и нетерпеливо всматриваться в пейзаж за окном.

— К чему бы это, Господи? — осторожно подумал Поляков, но по-прежнему внутренне торопил время Они доехали, к счастью, довольно быстро, избежав привычного для пригородов Парижа трафика, и оставив машину на стоянке, торопливо направились к кладбищенским воротам. Правда теперь молодой Куракин вел его несколько другим путем — они пошли к другому, отдаленному входу на кладбище и едва ступив за его ворота, очутились на церковном подворье. Церковь была маленькой и как-то по провинциальному запущенной, по крайней мере Поляков, совершенно иначе представлял себе православный приход знаменитого на весь мир русского кладбища. Однако Куракин не позволили ему зайти в храм, потащив куда то в бок к крохотному строению, которое, оказалось, и было церковной лавкой — Ты хорошо ориентируешься здесь, — заметил Поляков, просто так, не придавая никакого значения своим словам, однако Микаэль неожиданно отреагировал на них бурно и даже встал на месте, прервав свое стремительное передвижение по церковному подворью — Как, ты разве ничего не знаешь? И что же я никогда не рассказывал тебе? Но это странно, я же едва ли не каждому знакомому близко говорю об этом. Мальчиком я пел здесь в церковном хоре. И долго — почти два года Меня пристроила сюда бабуленька и давняя подруга ее княгиня Васильчикова. Обе строго следили, что бы я не отлынивал. Но мне, откровенно говоря, занятие это было по душе, я и не думал им манкировать Вот так. Удивительно все же, что я не рассказывал тебе об этом — Нет, ты не говорил мне, и это, может быть, удивительно, но, вот знаешь мне совершенно не удивительно другое — то, что ты пел в церковном хоре — Отчего же?

— Ну это, знаешь, как-то очень соответствует твоему облику — Что же это — плохо?

— Да нет, не плохо, не хорошо, просто — соответствует и все. Впрочем, скорее наверное хорошо, тут не мне судить, я ведь раньше совсем не задумывался о Боге.

— А теперь?

— А теперь вот и не знаю даже, — Поляков не лукавил В своей прошлой жизни он никогда не был сознательным или, как принято еще говорить, воинствующим атеистом, просто рациональный материалистический склад его ума, все полученное им воспитание и образование не способствовали размышлениям о вере и ее философских и нравственных составляющих Скорее, он был просто неверующим человеком, не склонным признавать присутствие во вселенной некой неподвластной разуму современного цивилизованного человека силы, и уж тем более сообразовывать с ней свои жизненные позиции. Теперь же все незаметным почти образом для него начинало меняться. Все чаще он ловил себя на том, что мысленно обращается к Богу, впрочем это не было еще осознанное обращение, скорее просто упоминание имени Господня, причем чаще всего всуе. Возможно, подсознание его таким вот формальным словесным образом подталкивало сознание к необходимости переосмыслить все произошедшее с ним теперь, да и вообще всю его предыдущую жизнь, обратившись за помощью и прощением к Господу.

Возможно, это было и так, но пока Поляков еще не был совершенно готов осознать и принять ( или не принять) это. Сейчас же, тем паче не время было для отвлеченных размышлений — они переступили порог крохотного помещения, тускло освещенного — в нем было только одно небольшое оконце, и то почти полностью заваленное стопками каких-то книг и брошюр. Одну половину церковного магазинчика( а это был именно он) от другой, отгораживал невысокий узкий барьер — прилавок, на котором был разложены книги, открытки и фотографии, стоял небольшой металлический короб с надписью по-русски: «Для пожертвований». Церковный запах — запах восковых свечей и лампадного масла мешался здесь с запахом библиотеки — пахло старыми книгами, пыльной бумагой и одновременно — от ярких открыток свежей типографской краской Почему-то запах этот показался Полякову приятен За прилавком что-то читала, далеко отнеся бумагу от глаз, как делают это дальнозоркие люди, не носящие очков, пожилая дама, с густыми волнистыми волосам слабо тронутыми сединой. Волосы были просто расчесаны на прямой пробор и собраны на затылке в небрежный волнистый пучок. Одета дама была весьма странно — по крайней мере верхняя половина ее туловища, (нижнююскрывал прилавок) облачена была в свободную, размера на три больше чем требовалось джинсовую рубашку, аккуратно застегнутую на все пуговицы и заколотую под горлом большой, старинной брошью-камеей Сердце Полякова упало. Это была явно не та женщина — той, по его подсчетам должно было быть лет девяносто с лишним. К тому же Микаэль, что-то говорил об инсульте. Нет, это была, конечно же, не та женщина Но как раз в этот момент Куракин вдруг радостно и очень громко, явно нарушая приличия, завопил — Здравствуйте! Нетта Казимировна, вы меня не помните? Я Александры Андреевны Куракиной внук! А раньше, вы помните, может быть? пел в хоре у отца Михаила!

— Господь с тобою, Мишенька, что же ты так кричишь, друг мой? Верно бабушка сказал тебе, что я совсем уж больна, да только у меня и вправду язык едва не отнялся, но ведь не уши же! И с чего бы это я тебя позабыла?

Здравствуй, здравствуй, голубчик! Пойди ко мне, расцелуемся…

Куракин довольно проворно оказался за прилавком, отворив едва заметную дверцу в нем и совершенно искренне радуясь встрече троекратно расцеловался со старушкой.

Поляков наблюдал за этой сценой в полном изумлении. Предметом изумления его была конечно же пожилая дама. Лет ей мог он определить максимум семьдесят, по всему же выходило, если князь ничего не напутал в своем рассказе, что в 1917 году она должна была бы выпуститься из Смольного института и, стало быть лет ей тогда должно было быть никак не менее шестнадцати, а это значит, что сейчас в году 1999 было ей ни много ни мало 98 лет и это было воистину удивительно Лицо старой дамы было бледным и покрытым сеткой мелких морщинок, но это было совсем не лицо дряхлой столетней старухи, глаза выцветшие конечно от времени были тем не менее ясны и смотрели на мир почти весело, и даже с иронией, которую, наверное со всеми на то основаниями можно себе позволить, прожив на этой земле чуть меньше века. Она и говорила весело, хотя каждое слово давалось ей с трудом, в этом сказывались последствия перенесенного инсульта, речь был очень сильно замедленна, словно губы плохо подчинялись своей хозяйке или попросту вдруг позабыли те привычные движения., которые не задумываясь исполняли много лет подряд произнося слова, смеясь и печалясь вместе с ней, и теперь снова и с огромным напряжением осваивали их, пытаясь вернуть почти утраченную способность говорить.

— Простите, ради Христа, Нетта Казимировна бабушка, правда говорила, что вы болели, и я, дурак круглый, чего-то вдруг заорал…

— Да я и не сержусь вовсе, Господь с тобой! Ты не один такой. Все почему-то думают раз говорю плохо, то и слышу неважно И все, знаешь, особенно, посетители, кричат, вот так же как ты…. — она неожиданно засмеялась беззвучно и бесшабашно как-то махнула рукой. — а я ничего, как видишь, Господь миловал, говорю вот только скверно — ты-то меня понимаешь ли?

— Совершенно понимаю, Нетта Казимировна — Ну и ладно, а если не поймешь что, так не стесняйся переспросить — мне только на пользу лишний раз слово сказать Врачи говорят речь надо разрабатывать — так я, поверишь, сама себе вслух теперь взяла обыкновение что-нибудь читать из литературы или на память Собеседников — то у меня, как ты знаешь, дружок, не очень… Однако, что же ты приятеля своего не представишь? Ведь неудобно выходит — он уж вон сколько молчит и ждет, как мы наговоримся — О, простите меня, конечно же! И ты, Дмитрий, прости, виноват, виноват Дмитрий Поляков — друг мой и соотечественник, однако в отличии от нас там и живет, в отечестве нашем Мы собственно, к вам Нетта Казимировна — Здравствуйте — она обратилась к Полякову просто и доброжелательно и руку протянула через прилавок, узкую прохладную ладонь, с сухой и тонкой, какая бывает у стариков кожей, — Какое у вас хорошее лицо Настоящее, русское! Здесь такие редко встречаются, прости голубчик. — последнее относилось уже к Куракину, — Так что же, ко мне? Я думала вы просто с экскурсией на кладбище. Так поедемте ко мне домой, здесь недалеко. Лавчонку, я пока могу закрыть — отец Михаил позволяет мне из-за болезни отлучаться, когда в том есть нужда — Не стоит, я думаю, так беспокоить вас, Нетта Казимировна К тому же, тема как раз касается кладбища — Дмитрий разыскивает одну могилу, вернее интересуется ее историей и если бы вы смогли помочь…