Сентиментальное путешествие
Шрифт:
Итак, я занимался арифметикой. Поручили нам взорвать деревянный мост через рукав Днепра.
Мост мешал переходить плавучей батарее.
Я не знаю, можно ли взрывать деревянные мосты.
Мост имел средний пролет очень изящной конструкции, из нескольких слоев досок, прошитых дубовыми шипами.
Сняли верхний настил.
Солдаты работали превосходно.
Один большой, страшно сильный, такой большой, что мускулы на нем не выделялись, оказался мостовым рабочим.
Он снимал шпалы – как
Студенты работали, очень стараясь.
Солдаты их не любили за еврейство. Мне мое еврейство прощали.
Я для солдат человек странный.
И вот сидят люди на сквозном мосту, делают одно дело и попрекают друг друга.
А один еврей был у нас из комсомола. Фамилия вроде Брахман.
Поступил он добровольцем. Нужно здесь поделиться с вами одним воспоминанием.
На улице города Соложбулака (в Курдистане), а город этот раньше славился листьями, шкурами и павлинами, увидал я раз группу солдат.
Они весело подкидывали ударами сапог, тяжелых сапог, персидскую кошку с привязанной к хвосту жестянкой от керосина.
Кошка то притворялась мертвой и лежала как дохлая, то вдруг, собрав все силы, бросалась в сторону прыжком, но жестянка задерживала, и тут ее ударяли сапогом под живот так, что она как-то натягивалась, летя в воздухе.
Хозяин, перс или курд, стоял в стороне и не знал, как отнять от солдат свою кошку.
Брахман был у нас в отряде этой кошкой.
На войну он попал с целью сразу вылезть в командные курсы. Но его вежливо поймали и сказали – «служи». И на резолюции было написано: «Заставить служить».
И правы ведь.
Брахман боялся бомб.
Заставили бросать. Он приучился. Отнеслись без удовлетворения. А он был грязный, развел на себе вшей, растравил на паху раны, прикладывая листья табака.
Живой, реализированный плакат за антисемитизм.
Но – как его травили!
Мы готовились взорвать мост. Поставили на ферму динамит. В середине повесили колбасы из динамита. Взорвали.
Помню мгновение страшного удара. Мост раскололо, но обломки повисли.
И вдруг пламя на одном крайнем бревне…
Весь мост в пламени через минуту.
Ведь мы не хотели, нам мешала только средняя ферма.
Громадный мост, который строили много лет, высотой около десяти саженей, горит, как куча щепок.
Бедный Миткевич!
Мост горит – демонстративно. И я приложил руку к разрушению России.
На берегу собрался весь Херсон. Рад. Ведь в России иногда и радуются так: «А у большевиков-то дров нет, вымерзнет в эту зиму Россия». Хитрая, тараканья нация, верит в свою живучесть, думает: «Большевики-то вымерзнут, а мы как-нибудь к весне и отойдем».
И знает нация, что ее много. А мост подхватывается пламенем. Как будто в небо его несет.
У моста, в воде солдаты с пожарными кишками. Не знаю, где достали. Поливают его. Поминутно окунаются. Одежда тлеет. Публика на берегу – больше бабы – радуется; «Так его, так, что на него смотреть. Жги Россию». А у нас своя забота: опасность, что завалит обломками фарватер.
Миткевич лезет в мост на лодке с шестами.
Хочет не дать запутаться обрушившимся обломкам в сваях так, чтобы закрылся проход. Но мост сгорел благополучно.
Хмурые мы возвращались домой. Ведь столько дерева сгорело!
А год-то был 1920-й, а не 1917-й, уже не пожарный год.
Вернулись в Херсон.
Пароль в городе в эту ночь, помню, был «Дредноут».
Жили мы себе тихо, в рвах старой крепости.
Бросали бомбы, взрывали иногда сразу пуда два секрита.
Взрыв – это хорошо. Подожжешь шнур, отбежишь, ляжешь, смотришь.
Вспухает на глазах земля.
Пузырь растет в долю доли секунды, отрывается от почвы. Взлетает темный столб. Весь крепкий. Твердый. Стоит большой. Потом смягчается, распадается в дерево и падает на землю черным градом.
Красиво, как лошадиное ржание.
Подрывной материал у нас был плохенький.
А учить людей нужно было торопиться.
Земля вокруг врангелевцев пухла пузырем, пузырь уже отделялся от почвы.
Вдруг встанет к небу!
Во всяком случае, тогда придется при отступлении взрывать мосты. Нам приказали приготовить людей в неделю.
Работали и днем, и ночью.
Приходилось учить работать в условиях, в которых работать нельзя. Например, делать взрывы, не имея бикфордова шнура.
В таких случаях можно устроить взрыв, вставив детонатор (запал) от ручной гранаты и к чеке запала приделав бечевку.
Вытащить чеку, терка запала загорится, и через три секунды будет взрыв.
У нас были ручные гранаты немецкого образца. В них пружинку терки удерживает гибкая пластина, закрепленная чекой.
Вытаскиваете чеку, держите пластинку в ладони руки и, прижимая ее к телу бомбы, бросаете в воздух, пластинка падает, терка загорается. И взрыв.
Так и сделали. Вставили в пудовую жестянку секрита запал, привязали к чеке веревочку, спрятались за горку, потянули.
Ждем три секунды.
Тишина.
Потянули еще, к нам тогда притащилась и сама Чека.
А взрыва нет. Может быть, испорчен запал?
По уставу в таких случаях нельзя идти к месту неудачного взрыва. Нужно, кажется, ждать полчаса. Очень благоразумно.
Но тишина какая-то уж очень полная.
Встали и пошли гурьбой к месту взрыва (несостоявшегося).
Идем, вдруг Миткевич присел на землю и говорит: «Шкловский, дымок!»
И действительно, запал пускает свой тихий трехсекундный дымок. Значит, вдруг загорелся.