Сентябрь – это навсегда (сборник)
Шрифт:
— Что с тобой было потом? — спросил Габриэль. Его сердце будто стегали крапивой.
— Ты-то должен знать. — Эрендира пожала плечами. — Мы бросились бежать, когда Улисс проткнул эту мерзавку в пятый раз. Но он был слаб, Улисс. Его настигли на берегу моря. Через полгода он скончался в тюрьме… А я ушла… Через четыре года я вернулась в Макондо и распорола там бабушкин жилет с золотыми слитками… Остальные годы я жила как трава… Я поздно узнала о тебе. После этого все и началось… — Эрендира устало показала на вырезки. — В этом чувстве не больше смысла, чем в моей нелепой судьбе.
Она вдруг вскочила — мягко и сильно, будто зверь.
— Послушай, — жарко прошептала мулатка, прикасаясь к нему грудью. — Я хороша собой, а ты, знаю, не святой. Послушай, любимый мой. Ты назначил мне цену в двадцать сентаво, а я тебе за эту ночь отдам все золотые слитки. Уведи меня отсюда!
— Ты придумала эту страсть, — улыбнулся Габриэль. — Все девчонки влюбляются в артистов и писателей. Потом они перерастают свою детскую влюбленность и напрочь забывают кумиров.
— Я тысячу раз женщина, и ты прекрасно знаешь об этом, — зло сказала Эрендира.
— Ты еще девочка, — мягко возразил писатель. — Ты прожила сначала взрослую жизнь, а теперь возвратилась к детству. Человек не может умереть, не побывав ребенком.
— Но я хочу тебя, — прошептала Эрендира. — Я мечтала о тебе.
— Детское и взрослое нельзя смешивать, — сказал Габриэль, собирая свои портреты. — Нельзя все любить ртом, руками, телом. Надо что-нибудь оставить душе. Такой любви нам всегда не хватает. Тебе, мне, всем. Понимаешь?!
— Твоя душа занята, — горячо возразила Эрендира. — Работой, семьей, друзьями.
— Там найдется еще уголочек, — у Габриэля отлегло от сердца. Он смотрел на мулатку с нежностью и восхищением. — Ты можешь не верить, но я любил тебя еще тогда, когда впервые создал твой образ.
— Ты жалел, а не любил. — Эрендира запихнула вырезки в сумочку. — Это не одно и то же.
Она глянула на маленькие золотые часы, капелькой повисшие на смуглой руке.
— Через полтора часа поезд, — сказала женщина и достала сигарету. — Будем считать, что для начала все не так уж плохо. Я увидела тебя, ты — меня… Не прогнал, не оскорбил, пообещал уголочек души… — Эрендира грустно улыбнулась.
— Я отвезу тебя на вокзал, — предложил Габриэль.
Женщина отрицательно покачала головой и вышла из холла. Ее цветастое платье тут же растворилось в темноте, только огонек сигареты еще несколько мгновений порхал светлячком в саду. Потом исчез и он.
Гости разошлись далеко за полночь.
От выпитого, — а выпил он много, — слегка кружилась голова. Жена поднялась в свою комнату. Габриэль допил из фужера вино и решил позвонить приятелю.
— Не спишь? — спросил он и пожаловался: — Мои герои вконец обнаглели. Каждый день звонят, будто я сенатор от их департамента… И вообще! Что станет с миром, если все, что создало воображение, начнет материализоваться?
— Успокойся, — сказал приятель. — Тысячи лет такого не было. И впредь не будет. Тебе просто повезло, а ты еще и недоволен.
— Но они не дают мне работать! — возразил Габриэль. — Эта кутерьма длится две недели. Я за это время не написал и строчки. Так что, по–твоему, тогда Макондо: награда или наказание?
— Это как дети, — вздохнул приятель. — Они и наше счастье, и одновременно погибель. Иди спать, философ.
— Нет уж, — пробормотал писатель, кладя трубку. — Я кое-что придумал. Я помогу им! И себе заодно помогу…
Он направился на кухню. Припоминая рассказы бабушки Транкилины, которые с восторгом слушал в детстве, Габриэль выдернул из старого веера перо, а в ящиках комода нашел пакет с орехами. Чего-то не хватало, и он, подумав, достал свечу.
— Сейчас мы наведем в мироздании порядок, — засмеялся писатель, увлеченный приготовлениями к колдовству.
Он зажег свечу, капнул на палец несколько капель воска. Затем положил в пепельницу скорлупу ореха и перо, зажег их и стал быстро тереть палец, приговаривая:
— Отстань, воск, отлепись! Вместе с хлопотами сгинь! Моими и ихними… Пусть живут себе как знают, — добавил он для пущей убедительности.
Перо прогорело, пахнув напоследок в лицо вонючим дымом.
И тут Габриэль испугался. Он что-то не так сказал! Его могут неправильно понять! Он не может и не хочет избавляться от хлопот ценой Макондо. Пусть они живут! Сто, тысячу лет. Просто пусть поменьше теребят его своими проблемами и неприятностями… Он неправильно сформулировал желание!
Габриэль даже застонал, поверив, как в детстве, что волшебство немедленно сбудется. И тут же вспомнил другой рассказ бабушки Транкилины. Да, да! Она говорила, что чем дольше выдержишь боль, тем сильнее проявится чародейство.
— Спаси Макондо! — шепотом обратился Габриэль неизвестно к кому и сунул палец в пламя свечи.
Резкая боль отрезвила его, но он не отнял руку. А когда терпеть стало невмочь, в холле грянул телефон.
— Это ты! — обрадовался Габриэль, услышав далекий голос Эрендиры. — Какая ты молодец, что позвонила! Как там Макондо? Что нового? Хосе перекрыл крышу? Отлично! Какая еще аптека? Ах, да… Свадьба?! Я приеду. Со всей семьей… Ты молодец, плутовка!.. У вас что — опять дождь? Извини, плохо слышно… Да, скажи в «Отеле Хакоба», пусть оставят две комнаты… Что за цветы…
Он потерял ощущение времени, стараясь продлить разговор, который подчас уже шел ни о чем, и радуясь, что его создание живет и, кажется, даже начинает возрождаться вопреки здравому смыслу и сюжету романа. Голос Эрендиры пропал, появился вновь.
— Я понимаю — дождь, — кричал он в трубку, забыв, что может разбудить жену. — Алло, алло… Пустое, звук теряется в болотах… Расскажи еще что-нибудь.
Голос Эрендиры вдруг оборвался на полуслове. Габриэль кричал, дул в трубку, стучал по рычажкам аппарата, но Эрендира не отзывалась.