Сентябрь
Шрифт:
— Надеюсь, он не женат?
— Нет. Очень завидный жених.
— А… а что Алекса?
— Сияет от счастья.
— Как ты думаешь, они собираются пожениться?
— Понятия не имею.
— Он хорошо к ней относится?
— По-моему, да. Я видела его недолго, он пришел домой из своего офиса, и мы выпили по коктейлю. Так вот, он принес Алексе цветы, а ведь он не знал, что у нее я, стало быть, это не показной жест на публику.
Вайолет молчала, пытаясь осмыслить ошеломляющую весть. Живут как муж и жена… Алекса живет с мужчиной. Спит с ним, заботится о нем. Но не жена ему. Конечно, Вайолет все это ох как не по душе, но выказывать осуждение она не станет. Пусть Алекса знает, что, как бы ни повернулись
— Что сказал Эдмунд, когда узнал?
Вирджиния пожала плечами.
— Он был немногословен. Лететь в Лондон с заряженным пистолетом не собирается. Но, по-моему, на душе у него неспокойно, хотя бы потому, что Алекса девушка довольно богатая… ей принадлежит дом на Овингтон-стрит, леди Черитон завещала ей деньги, и, как утверждает Эдмунд, немалые.
— Он подозревает, что молодой человек охотится за ее деньгами?
— Не исключает такой возможности.
— Но ты его видела, что ты о нем думаешь?
— Он мне понравился…
— Однако есть «но»?
— Слишком красив. Светский, обаятельный. Верю ли я в его искренность? Не знаю…
— Только этого не хватало.
— Это лишь мое впечатление. Я могу и ошибаться.
— Что же нам делать?
— А что мы можем сделать? Алексе двадцать один год, она вольна в своих поступках.
Все так, Вайолет и сама это знает. Но Алекса так далеко, в Лондоне…
— Познакомиться бы с ним. Все стало бы намного проще и яснее.
— Совершенно с вами согласна. Кстати, скоро вы с ним и познакомитесь.
Вайолет удивленно поглядела на свою невестку — та улыбалась, ужасно довольная, словно кошечка, наевшаяся сливок.
— Боюсь, я не справилась с материнскими чувствами и встряла в ход событий. Пригласила их обоих к нам на праздник Стейнтонов. Они согласились, приедут на выходные и будут жить в Балнеде.
— Великолепно! — Вайолет от радости готова была расцеловать невестку. — Какая ты умница! Лучше не придумаешь: все произойдет как бы само собой, никто не станет делать из знакомства важного события.
— Именно так я и подумала. Даже Эдмунд одобрил. Но мы должны быть очень тактичны, надо вести себя естественно и непринужденно. Никаких многозначительных взглядов и намеков.
— Ты хочешь сказать, я не должна их спрашивать, собираются ли они пожениться?
Вирджиния кивнула. Вайолет задумалась.
— У меня, кстати, и в мыслях не было. Хоть я и древняя старуха, но соображу, когда надо придержать язык. Ах, молодежь, молодежь! Они создают себе ужасные трудности, когда вот так начинают жить вместе, и все для нас осложняют. Если мы будем уделять молодому человеку слишком много внимания, он испугается — ой, на него оказывают давление, и давай Бог ноги, а Алекса будет страдать. А не будем мы с ним носиться, как с писаной торбой, Алекса подумает, что он нам не понравился, и опять-таки будет страдать.
— Не знаю, может, и не будет. Она стала взрослая. Такая спокойная, уверенная. Прежней Алексы и следов не осталось.
— У меня сердце разрывается при мысли, что моя дорогая девочка будет несчастна. Нет, сохрани Господь!
— Боюсь, уже не в наших силах ее защитить. Их отношения зашли слишком далеко.
— Увы. — Вайолет понимала, что ее как бы предостерегают. Сейчас не время охать и трепыхаться. Если она хочет, чтобы от нее был какой-то толк, то должна сохранять выдержку и здравый смысл. — Ты совершенно права. Нам всем нужно…
Она не договорила. Хлопнула дверь, раздался крик:
— Мамочка!
Вернулся Генри. Вирджиния поставила чашку, вскочила и, забыв об Алексе, бросилась к двери. Но Генри уже влетел в комнату, весь раскрасневшийся от волнения и от быстрого бега в гору.
— Мамочка, дорогая! Ты приехала!
Она протянула к нему руки, и он прыгнул в ее объятия.
8
Гости за праздничным столом часто выражали сочувствие Эдмунду по поводу того, что он каждый день, кроме субботы и воскресенья, ездит из Страткроя в Эдинбург и обратно. Шутка ли, ведь поездка ужасно выматывает. Но сочувствовали они напрасно. Этот долгий путь ничуть не тяготил Эдмунда. Он готов был ехать и час, и дольше, лишь бы оказаться дома, в Балнеде, в кругу семьи, и только затянувшийся деловой ужин, необходимость лететь утренним рейсом или снежные заносы на дорогах вынуждали его оставаться в городе и ночевать в квартире на Морей-плейс. К тому же Эдмунд до страсти любил водить машину. Любил свой мощный, надежный автомобиль. Путь по автостраде, пересекающей Четвертую магистраль и вливающейся в Пятую, по которой он ехал до Релкирка, был знаком ему, как линии на собственной ладони. После Релкирка шоссе становилось уже, поневоле приходилось снижать скорость, и все равно дорога занимала у него не больше часа.
Он использовал это время, чтобы освободиться от забот напряженнейшего дня, забыть о том, каких усилий стоили принятые решения, и позволить мыслям сосредоточиться на других доминантах своей расписанной по минутам жизни делового человека, не менее для него важных. Зимой он слушал радио. Не новости и не дебаты политических деятелей, нет. К тому часу, как он убирал со стола бумаги и запирал в сейф конфиденциальные документы, его уже просто тошнило и от новостей, и от дебатов. Поэтому в машине он настраивал приемник на третий канал и слушал классическую музыку или пьесы драматургов-классиков. А весной, когда дни становились длиннее и уже не надо было ездить в темноте, просто любовался разворачивающимся пейзажем. Это радовало и умиротворяло душу. Фермеры вспахивали и засевали поля, деревья опушались первой нежной зеленью, на лугах появлялись овцы с ягнятами. Потом наступало лето, наливались золотом колосья, поспевала малина на посаженных длинными рядами кустах. Ее собирали, на полях работали комбайны, желтели и облетали деревья, и вот, наконец, в воздухе начинал кружиться первый снег…
Нынешний вечер был ясный, ветреный, в полях убирали урожай. Какой мирный и живописный пейзаж! Поля и луга залиты закатным светом, воздух прозрачен и чист, далекие горы словно приблизились. Можно рассмотреть каждую скалу, каждое ущелье. Свет как бы стекал по их склонам, возвращаясь отраженным сиянием к вершинам. Бегущая вдоль дороги река сверкала серебром; небо с несущимися по нему легкими облаками казалось бездонным.
Давно у него не было так хорошо на душе. Вирджиния вернулась, их размолвка заглажена. Преподнося ей браслет, он без слов просил прощения за все обидные слова, которые наговорил ей в день ссоры: она-де из эгоизма держит Генри возле себя, ни на шаг не отпускает, только о себе и думает, другие для нее просто не существуют. Вирджиния приняла браслет с благодарностью, и ее искренняя радость и нежность были равнозначны прощению.
Вчера после ужина у Рафаэлли он повез ее домой; были сумерки, удивительно красивое тревожное небо, малиновое на западе с грядами угольно-черных облаков, словно бы написанных гигантской кистью.
Их встретил пустой дом. Он не помнит, когда такое случалось в последний раз, и от этого их возвращение показалось еще более значительным. Ни собак, ни детей, только он и она. Он внес чемоданы, пришел в спальню с двумя стаканами виски, сел на кровать и стал смотреть, как она разбирает вещи. На душе было легко, потому что и дом, и ночь, и эта благоуханная темнота принадлежали только им. Немного погодя он принял душ. А Вирджиния долго нежилась в ванной. Она легла рядом с ним прохладная, пахнущая духами, и они провели страстную, счастливую ночь любви.