Сентябрьские розы
Шрифт:
Он увидел, что ее глаза наполнились слезами.
– Ты быстро забудешь меня, – сказала она. – Мир, в который ты возвращаешься, это твой мир, мне там места нет… Entras en tu mundo, querido, un mundo que yo desconosco… У меня плохие предчувствия, Гийом.
– Лолита, разве можно забыть нежность весны, жар солнца и озноб наслаждения?
Так они просидели несколько часов, разговаривая и мечтая. Лолита плакала, затем он попросил спеть его любимую песню. Еще они говорили о будущем. Удастся ли им еще встретиться? Она хотела приехать в Париж, устроить там сезон испанского театра. Фонтен
– Несмотря на все твое дарование, публика не придет. Париж, когда-то зародившийся на одном из островов Сены, по-прежнему островной город. И потом, я там не буду свободен. Здесь наша любовь была невинна, мы никому не причиняли зла. А в Париже…
– Ах, Лолита! – повторила она.
Он предложил встретиться в Испании. Может быть, она смогла бы получить ангажемент в Мадриде или в Барселоне? Он мог бы посодействовать. Или он еще раз приедет в Латинскую Америку. Овидиус Назо сможет это устроить.
Часы на церковной башне пробили четыре утра.
– Ты уже собрал чемоданы? – спросила Лолита. – Тебе помочь? Тебе есть что читать в дороге?
– Да, Стендаль, «Пармская обитель»… Я купил ее вчера, потому что именно сейчас, как никогда, чувствую Стендаля…
– Из-за меня?
– Из-за тебя.
– Soy feliz.
Когда вещи были собраны, она вернулась в его объятия. И только гулкий звук колокола привел их в чувство.
– Пять часов! – произнесла она. – Мне нужно спускаться… А ты подожди пару минут… Querido, помни… Я показала тебе все: и хорошее, и плохое. Две недели, что мы провели с тобой, – это лучшее в моей жизни.
– Ты тоже не забывай, – отозвался он. – Ты просила написать для тебя роль. Вот тебе роль: Безутешная.
– И долго ее нужно будет играть? – спросила она уже на пороге.
Она исчезла вместе со своей улыбкой.
XV
Когда Фонтен в сопровождении услужливых, жадных до чаевых носильщиков спустился в темный холл гостиницы, Лолита уже беседовала с Терезой. Ему навстречу вышли Лопес и Петреску, негромко поздоровались с ним, с видом сердечным и трагическим, словно на похоронах. «Последнее утро приговоренного к смертной казни», – подумалось ему. Дорога до аэропорта тоже была невеселой. Все молчали. Даже Лолита, обычно такая оживленная, казалась подавленной.
– Ваша поездка, многоуважаемый мэтр, прошла весьма успешно, – сказал наконец Лопес. – Надеемся еще увидеть вас в Боготе.
– Друг мой, – ответил Фонтен, – если бы это зависело только от моего желания, я бы вернулся непременно.
Когда они прибыли в аэропорт, Петреску занялся билетами, таможенными формальностями, обменом валюты. Сам он должен был остаться в Боготе, чтобы произвести необходимые расчеты и заняться организацией очередных поездок. Прибыло несколько колумбийских писателей, а также секретарь французского посольства, так что Фонтену пришлось вынести бесконечную череду приветственных и благодарственных речей. Лолита стояла в группе провожающих напротив него и время от времени корчила умильную гримасу. Позже ему удалось приблизиться к ней. Склонившись к нему, она прошептала:
– Ах, Гийом!
Сеньора Лопеса по громкоговорителю вызвали к телефону. Вернувшись после разговора, Мануэль сказал:
– Это министр. Он спрашивал, не
Фонтен смотрел на Долорес. «Какого черта я решил улететь? – думал он. – Я мог бы телеграфировать в Нью-Йорк, перенести свои лекции и отправиться с ней в Медельин. Какой же я дурак!..»
Перед аэровокзалом остановилась длинная машина. Мануэль Лопес поспешил к министру. Несколько пассажиров, узнавших последнего, воспользовались нежданной удачей и поприветствовали влиятельного политика. Это было весьма некстати, но министр не имеет права быть невежливым, и ему пришлось задержаться. Затем он присоединился к группе людей, окруживших Фонтена, и стал благодарить его за визит.
– А вы, сеньора Гарсиа, насколько мне известно, еще остаетесь здесь, и в скором времени нам представится счастливая возможность аплодировать вам.
Она заговорила с министром о своих планах, и говорила очень хорошо (слишком хорошо, подумал Фонтен, которому нравилось думать, что и она тоже удручена предстоящим расставанием). Время отлета неумолимо приближалось. Оставалось не более пяти минут. Петреску отвел Фонтена в сторону, чтобы обсудить финансовые проблемы. Фонтен нетерпеливо заметил:
– Это все совершенно не важно, друг мой, позвольте мне попрощаться… Я заранее признаю, что ваши расчеты справедливы. Вы потом напишете мне во Францию…
– Мэтр, надо объяснить… Ваш билет в Майами, пятьсот доллар, он за ваш счет, зато…
Дальше Фонтен не слушал. Из репродуктора донеслось: «Los se~nores pasajeros para Barranquilla, Panama, Miami…» [47]
Министр взял руку Фонтена в свои ладони и сердечно сжал ее. Вспышки фотокамер высветили взволнованное лицо. Лопес, Петреску, другие мужчины дружески хлопали его по спине:
– Adios, amigo… [48] И помните: вы обещали вернуться.
47
Господа пассажиры, вылетающие рейсом в Барранкилью, Панаму, Майами… (исп.)
48
До свидания, друг… (исп.)
Что они с Лолитой могли сказать друг другу в такой толпе? Он подошел к молодой женщине и молча положил ей руку на плечо. Она закрыла глаза и улыбнулась, но губы ее дрожали, словно она вот-вот расплачется. На посадку выстроилась очередь.
– Мэтр, мэтр, – повторял Петреску и торопливо совал Фонтену в руки пачку разноцветных бумажек, – вот ваши билет, вот квитанция для багаж, и паспорт… Adios, maestro, и спасибо. Happy landing! [49]
49
Хорошего приземления! (англ.)