Сентябрьские розы
Шрифт:
– Да ты и в самом деле колдунья, – сказал ей Кастильо. – Ты превратишь нас в свиней?
– Нет, – ответила она, – я превращу вас в людей.
Сегодня и впрямь казалось, что в нее вселился бес, но бес этот был хитрым и умным. Фонтен не мог скрыть восхищение. «Я никогда больше этого не увижу», – думал он.
Лететь обратно оказалось очень опасно. Разразилась гроза, и огромные градины гулко стучали по корпусу самолета, который мотало из стороны в сторону между горными вершинами. Большие черные тучи наплывали на серые, словно закопченные, горы. Время от времени среди туч проглядывал яркий лоскут ультрамарина. Самолет вибрировал, падал камнем, затем резко останавливался,
– Тебе не страшно? – спросил он.
– Мне никогда не бывает страшно, – ответила она. – Все равно нам предстоит умереть, и если свою жизнь мы отдадим Господу прямо сейчас, то будем квиты… А ты, tesero, ты думаешь о смерти?
– Никогда, – ответил он. – О смерти думать нельзя.
Она стала возражать, но в этот момент внизу, словно рисунок Гюстава Доре, появился город, преклонивший колени перед Альпами, белый на чернильном фоне. Вспыхнуло солнце. Гроза кончилась.
– Это климат Боготы, – сказал Лопес. – Нрав изменчивый, но прекрасный.
XIII
На часах торжественно пробило девять. Загудел колокол монастыря. Гийом Фонтен сказал в телефонную трубку: «Diecinueve», [44] и с волнением услышал сонный голос:
– Здравствуй, любовь моя… У меня к тебе есть прекрасное предложение. Вчера ты сказал министру, что хотел бы пообедать в каком-нибудь индейском ресторанчике. Есть один, очень известный, неподалеку от Боготы, в Торке, в самом сердце саванны… Слушай, Гийом: Мануэль даст нам машину, сам он поехать не может, у него дела в министерстве, а Тереза поедет… Что ты на это скажешь?
44
Девятнадцать (исп.).
– Скажу, что двое – это компания, а трое – уже толпа.
– Какой ты капризный! С тобой поедут две молодые женщины, две для тебя одного, я ты ворчишь.
– Я не ворчу, – ответил он, – Тереза очень мила, но все-таки…
Когда он оказался между двумя очаровательными девушками в машине, которая катилась по ровной прямой дороге саванны, жаловаться ему не пришлось. По обеим сторонам широкой равнины из высокой травы выглядывали камыши. Бледная зелень эвкалиптов гармонировала с нежной зеленью ив. То там, то здесь в редких оазисах экваториальных зарослей пальм, алоэ, лиан прятались небольшие фермы. Лолита и Тереза не стали изменять своей милой привычке и всю дорогу пели и оживленно болтали. Они договорились беседовать по-французски, но то и дело поневоле сбивались на испанский. Тереза объясняла, что Кастильо собирается писать «Дон Жуана».
– Но он будет отличаться от «Севильского обольстителя» [45] и не похож на Соррилью, понимаешь, Лолита?
– О юная эрудитка, – взмолился Фонтен, – соблаговолите просветить чужеземного странника, что такое Соррилья?
– Соррилья? – переспросила Долорес. – Ты что, не знаешь?.. Это автор романтического «Дона Хуана Тенорио», где в конце герой спасается благодаря любви Иньес, которая уводит его с собой в рай… Испанцы относятся к этой пьесе с эдакой ироничной нежностью и играют ее каждый год на День поминовения усопших, потому что часть действия происходит на кладбище. В Аргентине я играла в этой пьесе
45
«Севильский обольститель, или Каменный гость» – драма Тирсо де Молины.
– Mira, Лолита, – заговорила Тереза, – Педро Мария считает все эти пьесы совершенно нелепыми, потому что в них с самого начала Дон Хуан – вульгарный бабник и волокита. Кастильо считает, что, будь он и в самом деле таким, он бы не решился навлечь на себя вечные муки ада и у него не хватило бы силы духа обратиться в другую веру. Истинная трагедия Дона Хуана в том, что он домогался тысячи и одной женщины как раз потому, что не мог найти одной-единственной, достойной внушить великую страсть. Понимаешь?
– И что об этом думает se~nor franc`es? [46] – спросила Лолита.
– Я думаю, что это слишком удобно: оправдывать потребность… э-э… гоняться за юбками… поисками идеала, – ответил Фонтен. – Не могу поверить, будто на пути вашего волокиты донна Иньес стала первой женщиной, достойной любви… Нет, правда, если тысяча предыдущих оказались бы обычными кокетками, в чем была бы трагедия?.. Не слишком верится, что профессиональный любовник смог достичь зрелого возраста, не познав… э-э… величия женской любви.
46
Господин француз (исп.).
Он отстранился от обеих своих спутниц, чтобы поднять к небесам воображаемую трость.
– Гийом верит женщинам, – объяснила Лолита Терезе. – Очень мило, no? Тереза, ты знаешь стихи моей любимой Альфонсины о Доне Хуане?
Тереза их знала, они по очереди прочли несколько строф и перевели их Фонтену:
Noctambulo mochueloPor fortuna tu estasBien dormido en el sueloY no despertaras…«Ночной филин, / К счастью, ты / Крепко заснул в земле / И не проснешься…»
– Почему к счастью? – спросил он.
– Потому что, если бы он проснулся, Гийом, ему было бы слишком грустно видеть нашу эпоху… Рыцари без славы, плаща и безрассудства… Я испанка! O extremada o nada! Все или ничего!.. А вот и наш ресторанчик.
На краю дороги стояла большая трогательно-простая хижина из плетеного тростника. Рядом под навесом размещалась большая земляная печь, в которой несколько служанок-индианок пекли хлебцы юкка, приятно солоноватые на вкус. Столики были выставлены на воздух; Фонтен удивился: здесь оказалось теплее, чем в Боготе.
– У нас климат «вертикальный», – объяснила Тереза. – Нет никаких времен года. Когда в Боготе зима, здесь, в Торке, весна, а в Баранкилье знойное лето… Завтра двадцать первое сентября, и официально это первый день весны, но в действительности к временам года это не имеет никакого отношения.
– Надо же! – воскликнула Лолита. – Двадцать первое сентября? Выходит, завтра мой день рождения.
– Вполне естественно, что ваше рождение стало предвестником весны, – сказал Фонтен. – Это достойно легенды.