Серая сестра
Шрифт:
Нона заметила птичью тушку, висящую в зарослях шиповника, с тлеющими перьями.
Она прищурилась:
— Ощипать его.
21
НОНА ВСТАЛА СО светом и вышла из своего укрытия, слизывая с пальцев куриный жир. Она приготовила завтрак из останков, сняв с костей остатки мяса. Ветер Коридора пробивался сквозь деревья, на ветвях мороз-дубов и вязов начали разворачиваться листья, стремясь схватить то, что могло предложить красное солнце.
В лесу воняло гарью. В некоторых местах ветер отнес огонь на несколько десятков ярдов, прежде чем сырость окончательно его погасила. Нона стерла
Значит, ты все еще убегаешь?
— Я иду домой. — Нона этого не знала, пока не сказала вслух, но в какой-то момент беспокойной ночи ее подсознание, должно быть, решило за нее этот вопрос и стало ждать, когда ее губы разомкнутся, чтобы дать ей знать. — Обратно в деревню, в которой выросла.
Ты еще не выросла.
— Где я жила, пока не попала в монастырь. — Нона зашагала дальше, не обращая внимания на Кеота. У нее снова появилась цель.
• • •
КАК ТОЛЬКО ОНА отошла достаточно далеко, чтобы потерять из виду лес, мысли Ноны вернулись к пожару, который она устроила. С того дня, как она убила Раймела Таксиса и Кеот поселился у нее под кожей, с того дня, как Сладкое Милосердие потеряло корабль-сердце, ей не было так легко идти по Пути. Она могла бы объяснить это глубиной гнева, который толкнул ее на Путь в этот раз, но тут было нечто большее. Она чувствовала это всеми костями.
Непосредственно перед тем, как Нона пошла по Пути в пещере, где люди Раймела поймали их в ловушку, она была с Гессой, притянутая узами, связывающими их. А Гесса находилась в подвале монастыря, всего в нескольких ярдах от корабль-сердца. Каким-то образом Нона разделила эту близость, и ее навыки квантала увеличились благодаря силе камня. И вот, снова, после того, как она взяла нить своей тени из подземелий, Нона почувствовала связь с силой корабль-сердца. Всего лишь тонкая струйка, но достаточная, чтобы оставшийся неиспользованным потенциал нарастал и мог быть потрачен на увеличение любой силы, заключенной в ее крови.
Нона размышляла об этой связи, пробираясь между колеями повозок по узкой тропе, которую нашла. Где-то там покоилось корабль-сердце. Там, куда поместила его Йишт или, что более вероятно, Шерзал. На востоке, чувствовала она, не на западе. И где-то рядом ждала ее тень, каким-то образом пойманная в ловушку, потому что без присмотра тени склонны странствовать.
• • •
ПОТРЕБОВАЛИСЬ ДНИ, ЧТОБЫ земля стала знакомой. Целыми днями она шла по проселочным дорогам, пересекала поля и клочки леса, но всегда держалась спиной к Истине, к Скале и к Башне Исследующих. Нона не имела ни малейшего представления о том, будут ли ее искать и насколько обширны эти поиски, но ей казалось, что они, скорее всего, удовлетворятся тем, что она просто уйдет, больше не оскверняя веру и не враждуя с дочерьми Сис. Она сказала себе, что быть вынужденной покинуть монастырь сейчас — за нарушение какого-то дурацкого правила! — гораздо предпочтительнее, чем быть выброшенной год или два спустя за связь с дьяволом, предпочтительнее, чем опозорится перед своими друзьями; вот тогда бы против нее ополчились все. Она сказала себе, что это хорошо, и пыталась верить в это, идя по одиноким тропинкам, которые приведут ее обратно в деревню, где началась ее история.
По дюжине раз на каждую милю мысли о монастыре проскальзывали в голову Ноны. Какие уроки сейчас могут получать другие, что скажут о ней монахини, как вспомнят ее подруги, когда вернутся, потные и усталые, с песка Зала Меча. Каждый раз, когда появлялись незваные гости, она гнала их прочь мыслями о том, что происходит здесь и сейчас, о грязных колеях перед ней, о шелестящих изгородях, о быстрорастущей пшенице, взошедшей еще до того, как растаял последний сугроб. Она наблюдала за одинокими фермерскими домами, жалкими постройками, сгрудившимися на склонах или перед деревьями — они выглядели так, словно ожидали катастрофы в любое мгновение. Дважды она подходила к городам и дважды обходила их стороной.
На дорогах Нона встречала, главным образом, лудильщиков и фермеров: первые несли свои навыки в руках и орудия ремесла на спине, вторые везли продукты своих полей на четырех ногах, следующих позади, или сложенных в виде тюков на телеге.
Немногие из них перекинулись с ней парой слов, и большинство из этих немногих слов были предупреждениями. Предупреждениями о дарнишских флотах — их баржи из боль-дерева так плотно стояли в Марне, что человек мог пройти по морю от Южного льда до Северного, не замочив ноги. Предупреждения об ордах еретиков Скифроула, собирающихся за границами — бой-королева довела их до исступления. Нона каждый раз благодарно кивала, но разбойники на дороге и нехватка еды казались более насущными проблемами, чем далекие армии.
Полдня она шла вместе со старухой, которая ходила из города в город и точила лезвия — на ножах, на лемехах, на косах, даже на мечах, если их вешали ржаветь над очагами старейшин. Женщина, Галлабет, едва доставала Ноне до плеча, согнутая от старости, вся в костях и неудобных углах. Она прошла три мили, прежде чем заметила глаза Ноны.
— Правда ’редка! Разве у тя нет глаз, сестра?
Нона подавила смешок.
— Это не дыры, они просто черные. Я была больна. Я не сестра. — И даже не послушница.
Галлабет сделала знак древа:
— Я думала, в тебе сидит дьявол.
Нона открыла рот, но тут же закрыла.
Галлабет прошаркала еще ярдов десять, прежде чем перестала сосать свои немногие оставшиеся зубы и высказала другое мнение.
— Хорошо, что ты монахиня, дитя. — Еще один шаркающий ярд. — Можно не беспокоиться о муже.
Нона забыла о бескомпромиссной честности стариков. У Сестры Сковородка ее было немного, но, возможно, она все еще сохранила слишком много ума, чтобы позволить своему языку блуждать в непреднамеренной жестокости. Но Галлабет была права. Джоэли и ее подруги с удовольствием рассказывали Ноне, какой уродкой делают ее глаза. Что ни один мальчик никогда не захочет в них заглянуть. Старуха тоже это знала.
— Я не монахиня. — Нона сделала мысленную пометку прикрыть знак древа Предка, выжженный на спине ее пальто: ветви раскинулись вверху, стержневой корень тянется к источнику внизу. — Даже не послушница.
Галлабет отмахнулась от отрицания, как будто монастырское поход-пальто и торчащий из под него кусочек рясы не допускали спора.
— Мужей переоценивают. Когда-то у меня был такой. О, да. Я была хорошенькая, длинные каштановые волосы, красивые ноги. — Она похлопала их для пущей убедительности. — Были женаты двадцать лет, пока его не свалил грипп. Он был еще молод, не больше сорока. Не дал мне никакого детского ума и не оставил много. Просто коттедж, слишком разваливающийся, чтобы от него было много пользы, и вот это... — Она порылась в юбках и достала тускло-серый предмет, похожий на речной камень, темный и усеянный блестками хрусталя, скорее длинный, чем широкий.