СЕРДЦА ЛИМОННЫХ КАНАРЕЕК
Шрифт:
– Я… э-эм – м…, – директор замекал. – Я хочу сообщить вам одну новость, которая мне кажется, обязательно вас заинтересует, – выдавил он, наконец, и достал успокоительную трубочку. – Я сказал «вас», имея в виду, не только вас, Лакша Матвеевич, но и всех, кто разделяет ваши убеждения, ваших единомышленников, – повторил он и засвистел, всасывая испарения эфирных масел.
– Усачей? – конкретизировал Лакша.
– Вы, наверное, предпочитаете называться «общиной», или «слушающими». Одним словом – «да». Вчера меня утвердили председателем жюри присяжных в
– Пятидесятый процесс, – устало отозвался Лакша. – Вот что это будет.
– Пятидесятый! – повторил тот, ставя слишком много ударений.
Лакша Матвеевич замолчал. Конечно, он знал, что сорок девять оправдательных приговоров – обычная практика этих извращенцев. Лицемеры! Вытащили из Евангелия строчку «до семидежды семи», зафиксировали как юридический принцип и под этим соусом вернули смертную казнь и членовредительство. Стерилизуют, сшивают веки, удаляют голосовые связки, разлучают матерей с детьми – и не придерешься, чуть что, вопят: «Мы много лет прощали, много лет терпели!» А на деле ровно три года получается от первого процесса до приговора, и отстоять своё право – никакой возможности…
– Детей заберут? – всё же заговорил он.
– И не сомневайтесь.
– А когда он уже?.. – Лакша вынужден был встать и пройтись до кухонного уголка, голос его задрожал, как у женщины. – Скоро? – спросил он издалека, заряжая себе кофе и одновременно доставая из блока салфетки. – Вроде вчера только этот закончился.
– И, видите – сразу новый состав набрали. До следующего заседания всего две недели. И это будет безжалостное уничтожение. Разгром. Я, надо вам сказать, жесточайший отбор прошел, чего только не изображал из себя, как клоун. Думал, меня просто в жюри запишут, одним «из», а тут, видите, какое развитие! Я и мечтать не мог.
Лакша оглянулся на пузанчика, который вскочил и нервно подпрыгивал у диванов.
– Мечтали? А зачем вам?
Обычно он не ждал ответа на подобный вопрос, но сейчас ему захотелось понять Зиновия. Директору было восемьдесят пять и, несмотря на бодрый вид, он каждый год уверял комиссию, что ждет, не дождется второй пенсии. Дома у него была прекрасная двухъярусная оранжерея, в подвале которой он устроил соляную пещеру с кристаллами и с чем-то там еще, то ли с рыбками, то ли с птичками. Зачем ему в присяжные?
– Это долгий разговор, – ответил директор и, подойдя ближе, потянул Лакшу за пиджак обратно к диванам. Такая у него была кокетливая привычка – подойдет к учителю, или к ученику, и молча, улыбчиво тянет посекретничать в уголок. Появилась, говорят, после операции – директор и дамой успел побыть, два сезона. Сам Лакша его в женском образе не видел, только читал об этом в презентации школы. Временная смена пола считалась актуальной процедурой, и даже рекомендуемой – один полигендерный сезон медики настойчиво навязывали всем пожилым пациентам, через двадцать лет Лакше еще предстояло писать официальный отказ.
– Вы садитесь, – кивнул он Зиновию в сторону диванов. – Я рядом постою. Вам кофе зарядить?
– Лучше полоскание, троечку нажмите, – тот взглянув на часы. – Как раз пора.
Кухня выставила на поднос чашечку горького эспрессо и сдвоенный стакан для Зиновия – из одного пить, в другой сплевывать. Лакша перенес напитки на журнальный столик.
– Видите ли, друг мой, Лакша Матвеевич, – стал объяснять директор, прерываясь на полоскание. – Ужасно хочется сенсации. Я ведь парадоксалист, вы знаете. (вжи-вжи, вжи-вжи – буль) - Для меня этот процесс просто находка. Я ведь на вашей стороне, дружок, да-да. На стороне всех противников «гармонизации». Удивлены? (вжи-вжи, вжи-вжи – буль) – А откуда у меня в школе – экспериментальная история? Откуда ремесленные кружки? Сейчас торжествуют коннектинг и сплит-пластика, а у нас ни одного факультатива, заметили? Вот я сбегу на пенсию, и клянусь, на следующий день комиссия поменяет здесь профиль. Просто у меня статус, и они терпят.
– Ну, а в чем же тут сенсация, если приговор известен? – прервал его Лакша.
– А мы взорвем бомбу! – воскликнул Зиновий, чуть не поперхнувшись, потому что уже начал тянуть из стакана. – Кха-гха-кхе! Простите… Паровоз это, конечно, не остановит, но создаст тренд, вот увидите. Мы оба с вами историки и знаем механику – общество обожает кидаться из стороны в сторону, надо только символически наметить ему другой полюс и через определенный период времени маятник туда неизбежно качнется. Представляете фурор: все «за», а председатель жюри против? А у меня два голоса!
– Детей все равно отнимут, – мрачно бросил Лакша.
– Наверное! Но… что вы унываете? Так не годится!
– Я? Унываю?.. – историк поворочал языком во рту, впитывая кофейную желчь.
– Куда вы пошли?! – крикнул вслед Зиновий. – Хватит с вас кофе, выпейте лучше вытяжку семян. Вам сейчас нужно не миокард нагружать, а поднять тонус – для этого лучше всего кока и флавониды.
Лакша кивнул и налил себе воды. «Как же мы без Манечки жить будем?! А Манечка без нас!?» Постучал зубами о стакан…
– Если я приложу к этому руку, меня ждет веселая пенсия, хе-хе-хе, – громко, на всю приемную продолжал директор. – Журналисты, консультации, интервью – одним словом, жизнь! Они еще попомнят старика Зиновия!
«Боже мой, Боже, что же мне делать?!.. Что же делать!?»
– Ладно, – сказал он еще мрачнее. – Меня вы зачем извещаете? Нас на процесс все равно не пускают. Мы же внушаем воспитанникам страх, и что-то там еще – так ведь считается?
– Зрителями не пускают, это так! – глазки директора сощурились. – А свидетелем? Не хотите попробовать?
Рано или поздно тормоз должно было сорвать. Лакша обнаружил, что стоит над директором и орет во всю глотку.
– Эй, Понос Иванович, ты что – забылся!? Ты помнишь, с кем разговариваешь?! У меня девочке семь лет, понимаешь, ты – енот?! Таблеток каких-нибудь наелся? Нанюхался? С чего вы все тут решили, что о других что-то понимаете?! Кто вы такие-то сами!?
Зиновий ухватил было историка за лацкан, но Лакша словно гусь крыльями широко отмахнулся, толкнул его и зашагал к выходу.