СЕРДЦА ЛИМОННЫХ КАНАРЕЕК
Шрифт:
Окно еще раз качнуло.
– Мужики! Есть там кто?! – крикнули снизу в пролет лестницы. – «Красный уровень»! Всем собраться в холле! – Хомяков, ты там?!
– Идем! – крикнул вниз собеседник майора. – Нас всего двое тут! Идем!..
Семь этажей клиники отозвались гулким эхом.
– Пойдемте, – позвал он Амзейена. – «Красный», значит точно какая-то херня случилась.
Хомяков не ошибся: случилось страшное, случилось много страшного одновременно во многих местах. Регистрация последних сообщений выявила то, о чем военные и гэбисты подозревали и, что считали неизбежным, но все же отдаленным вариантом развития событий – вирус давно уже вышел за пределы клиники, но лишь сейчас масштабы этого стали всем очевидны.
–… По состоянию на девятнадцать ноль-ноль – три инцидента в авиации, из них один закончился катастрофой – пилот в последнюю секунду
– Потом, потом! – генерал грубо отпихнул его, протискиваясь к микрофону. – Значит так, слушай мой приказ, – зычно и радостно прокричал он на весь зал.
И каждый понял, что час пробил – началась война. Ну, или вот-вот начнется.
8.
Из-за одной только реки, из-за обрывистой и крутой её излучины и светлого зеркала воды в ивовых берегах, Лакша глубоко привязался к их дому. Можно на три, на четыре часа уходить и идти вдоль воды по тропе и не встретишь никого. Одна лишь еще постройка на пути попадётся – неуклюжая, деревянная и ограда высокая деревянная, и кто там живёт неизвестно, никаких звуков нет, одно чириканье, кваканье и плеск. Три часа спокойным шагом по влажной земле, по камушкам, по песку, по глине, по траве…. Утром Алиния по этой дорожке бегала – прибегала пунцовая, расцеловывала обоих, уходила в душ и возвращалась – сияющая, белая, холодная и торжественная. А он любил ходить. И сидеть – на скате земляного вала у реки. И плавать любил. Безмолвно. Погружать голову в гладкую реку и снова подниматься над гладью, и скользить по течению. Алиния наоборот любила бороться с течением, и сильно дышала, вытягиваясь до конца за одной рукой, потом за другой…. Манечка говорит, что они похожи.
– Чем же, Манечка? – Тем, что мы высокие? Тем, что взрослые? Чем?
Не отвечает.
Сейчас он шел по валу один. Было уже совсем темно, и реку он почти не видел, только слышал. Самое начало осени, вечерами уже пар изо рта. И ботинки мокрые от вечерней росы. Трава здесь высокая, острая по краям и растет пучками, как волосы. Лакша сбился с тропы и шел по памяти, проваливаясь с кочки на кочку, подпрыгивая, и нелепо размахивая для равновесия руками. Отойдя от дома подальше, он сбавил шаг и остановился, убрав замёрзшие руки в карманы. Расставил ноги между кочками и, окруженный ночной испариной реки – белёсым туманом, запрокинул голову к звёздам.
Звёздочки расплылись кляксами и наперекор его горькому отчаянью весело качали лучами. Темными водоворотами плавно журчала река. Где-то вдали по верхушкам невидимых деревьев шумел ветер.
Сосредотачиваясь, как учили, он скосил глаза на кончики усов, ощущая боковым зрением плавное движение тумана.
«Ветер сейчас разгонит».
Захлопала крыльями птица. Улетела. Снова журчание, сердцебиение и спазмы вдохов. Ветер гулял где-то высоко, а у земли туман медленно затекал Лакше за спину, так и норовя его опрокинуть. Он сильнее вдавил каблуки в землю.
Звёзды.
Усы.
Говори со мной. Поговори со мной. Что с нами будет?
Усы одиноко подрагивают. Тишина. Плеснулась рыбка. Издали снова донеслось шипение ночной листвы. Там вокруг поля черный лес. Туда пойти? В поле? Куда мне пойти?
…
Когда шея затекла, Лакша опустил голову и от прилива крови едва не упал. Присел. Опустил колени на землю. Мокро. Достал руки из карманов, потрогал острые зазубрины на травинках. До крови не разрежет, колючая, но и слишком мягкая. «Чёрт поймешь эту природу, – подумал он. – Одновременно и податливая она и безжалостная. Холодная, колючая и беззащитная. Одновременно и простая, и хитрая».
Он потянул на себя пучок с ближайшей кочки. С трудом вырвал несколько волосков с невидимой лохматой головы и поднес к лицу – почти их не видно. И не обрезался – крови на ладони нет.
За грудиной прошла волна, а под сводом черепа дрогнула мерцающая тень – что-то ему сказали. Но толком Лакша ничего не расслышал, и почувствовал на щеках краску стыда.
«О чём? Пожалуйста. Я не успел. Кровь? Волосы? Что?!»
Это всегда была фраза, которая откликается на твои мысли, но от волнения он сразу забыл, о чём именно думал в тот момент.
«Иди домой, всё будет хорошо».
…
– Может быть ещё можно уехать? – спросила жена, массируя ему перед сном шею и плечи. – Может, они в другом городе снова запишут нас на коррекцию?
– Нет. База одна. Ехать некуда, – сдавленным голосом проговорил Лакша. – В другую Агломерацию нас с ней не выпустят, а здесь – где бы мы ни очутились, они будут знать, что коррекцию мы уже прошли… Можно самим Манечку передать. Так делают. Тогда разрешают навещать.
– Я знаю. Раз в год. Марка уже отдали, – кивнула Алиния.
– Василий боялся, что перед самым процессом будут очереди, или изменят правила, поэтому решили заранее.
– Кто же придумывает эти правила? – с тихой ненавистью спросила жена.
– Не начинай. Ты давно не была в городе.
– Может и тебе туда больше не ездить? Может, хватит? С ними всё равно не договориться!
– Ты даже не представляешь… что там. Чем они заняты.
– И не хочу! Давай хоть эти две недели проживём без них.
– Не нервничай, Алин.
Лакша почему-то считал, что жена более нервная, чем он сам, хотя любой бы заметил, что это не так. Да, Алиния мгновенно и бурно на всё реагировала, это правда, но зато она была не склонна сгущать краски, не любила обременять себя обидами, не строила мрачных прогнозов и не ждала постоянно беды, а вот Лакша ко всему перечисленному был очень даже расположен. Желчный, высокомерный, он лишь прятал от постороннего глаза острые фазы своей паранойи, да не слишком умело – Алиния с первого дня их знакомства сразу поняла, что внутри у него словно реактор, требующий постоянного охлаждения и контроля. Она и охлаждала, как умела. Но когда, увлекшись, он заходил в обличающих речах на третий круг, она не выдерживала, и устало морща лоб, просила его «перестать нудеть». Он обижался, надолго умолкал, и про себя думал – «какая же она нервная». Вот и сейчас, вместо того чтобы рассмотреть свою кислую физиономию и себе выставлять диагнозы, он как обычно заботливо предостерёг её.
– Не нервничай. Всё будет хорошо.
Алина вытерла о его плечи остатки масла, выглянула из-за спины мужа, наклонилась, явив русалочьи груди, и её красивые светлые брови вопросительно нахмурились.
– Да, – соврал Лакша. – Я слышал. Всё будет хорошо.
…
Утром в челноке историк, вместо того, чтобы спокойно поразмыслить о происходящем, напротив впал в замешательство. «Тебе же вчера СКАЗАЛИ – такой дар – чего же ты?!» – восклицал он сдавленным шёпотом. Но какая-то механическая часть ума вцепилась в суматошные подсчёты дней и часов, оставшихся до начала процесса, и оторваться от этого занятия не удавалось. «Тринадцать дней, меньше двух недель, ничего не успеешь! Чтобы подделать документы, придётся искать нужных людей, надо будет сдавать им ДНК, менять метки каким-то образом, делать что-то с кровью…. На всё это понадобится куча времени. А в сутках лишь двадцать четыре часа – и не спать нельзя. Если бы ты даже понял, ЧТО тебе сказали – и то бы не успел, а ты ещё даже ничего не понял! Ты только воображаешь, что тебе дали спасительный совет, а на деле – ничего не было. Сам подумай, ну что можно успеть за тринадцать дней?!»