Сердца под октябрьским дождём
Шрифт:
Юра протянул руку, обхватил её пальцы своими. Он молчал, не пытаясь даже найти нужных слов.
Часы на Думской башне пробили половину третьего. Кофе, сигареты, накопившаяся за день усталость и джаз сделали своё дело. Обнимая за талию жену, Юра рассеянно думал, что никогда ещё не пробовал такого гремучего коктейля. В молодости у них бывали забеги по ночным концертам, по гремящим танцполам, были марафоны с просмотром фильмов на всю ночь и с изучением тел друг друга насколько хватало сил, но никогда ещё они не оставались наедине в полном смысле этого слова. Юра даже почувствовал нечто вроде благодарности к парню, скрывающемуся по ту сторону монитора. Жив он или мёртв, сидит, улыбаясь собственной шутке, в кресле, попивая вино, или заперт в камере в психушке – разгадать бы тот волшебный рецепт, которым он сумел соединить два сердца в одно!
Они кружились в медленном танце, и расставленная кое-как мебель вальсировала вокруг них. Часто ли бывает, что ты чувствуешь себя центром вселенной? Колодцы-дворы наполняли тихую музыку смыслом, голоса пьянчужек были похожи на бормотание спящих под карнизом воробьёв. Стены исчезали, опускались, как стенки картонной коробки, которую какой-то бедняк решил превратить в коврик у порога. Юрий в первый, наверное, раз с двадцатилетнего возраста чувствовал, что прекрасно может обойтись без алкоголя.
Им, ощущающим себя частью огромного мира, мистически легко удавалось сочувствие по отношению к отрезанному от жизни Валентину.
Склонив голову к плечу мужа, Алёна сонно шептала:
– Мария, младшая сестра… как думаешь, в состоянии она помочь? Она выглядит здравомыслящей женщиной.
Юрий подумал, что до конца дневника их отделяет рывок в полтора-два часа. Самых тёмных ночных часа, которые придётся идти на ощупь. Именно в часы перед рассветом умирают старики. Именно в это время любая встреча может окончиться несчастьем. Если долго сидеть без движения, можно почувствовать, как волосы зарастают паутиной. Если бодрствуешь в это время, оно превращается в череду внезапных приступов дрожи, неосознанных движений, почёсываний, пощипываний, призванных доказать самому себе, что ещё жив. Приближение солнца ощущается стекающим по коже густым маслом.
Юрий понятия не имел, откуда взялись эти мысли, но наверняка знал, что предпочёл бы между тремя и четырьмя часами крепкий сон любому, даже самому приятному бодрствованию.
По крайней мере они нашли общий язык, – подумал он, а потом, спохватившись, произнёс то же самое вслух.
– Она, кажется, сама не слишком-то представляет что делать, – озабоченно произнесла Алёна. – В мире фантазий могут позволить себе прятаться только маленькие девочки. Потом петля начинает затягиваться. Я сама поняла это довольно поздно – в девять. Но я успела выбраться, – она потёрла шею, воспоминания о том времени доставляли ей почти физическое неудобство. Юрий, погрузившийся было в дремоту, поднял голову: она никогда не рассказывала ему о своём детстве. – До этого времени я жила в книжках и собственных рисунках, кочуя между этими берегами на хрупком, разваливающемся плоте повседневной жизни. А иногда они подходили настолько близко друг к другу, что я не могла вспомнить, придумала ли я ту или иную сцену, или вычитала её в каком-нибудь романе. Я решила построить лестницу в небо, твёрдо веря, что если гордые древние существа с телом человека, головой и крыльями грифа, что обитают между облаками, заметят, как я по ней взбираюсь, они заберут меня к себе. Я знала, что построить лестницу до облаков мне не под силу, но сгодилась бы почти любая – лишь бы заметили и оценили.
Она вздохнула, глядя в пространство над левым плечом мужа. Приёмник пощёлкивал, будто Дюк Эллингтон задевал ногами скомканные и разбросанные под роялем газеты.
– Я строила её из чего придётся – летом, на даче, где хватает потайных уголков, чтобы спрятаться от родителей. Любой прутик шёл в ход. Клей, папина изолента, резинки для волос… И вот наконец этот день настал. Когда мама и папа пошли подремать после обеда, я прислонила лестницу к скату крыши сарая… она оказалась выше. Достаёт до солнца – так мне казалось. Помню, у меня захватило дыхание – вот оно! Я очень ясно представляла, как вибрирует воздух под контурными перьями человека-птицы, который меня заметит и кинется вниз, чтобы подхватить прежде, чем я доберусь до верхней перекладины. Но ничего не вышло. Лестница рассыпалась, когда я была на высоте двух метров. Я кувырком полетела вниз, сильно ударилась головой и четыре недели пролежала на больничной койке. Меня каждые два дня водили к специальному врачу и что-то там снимали, подключая провода к лобной доле. Жуткое унижение! Это было моим жёстким приземлением. И это изменило мою жизнь. Я научилась мириться с реальностью, признала её власть над собой…, – морщины на её лбу и веках казались росчерками простого карандаша. – У этой женщины, у Марии, похоже, не было сломанной лестницы. Она смогла построить свою под постоянным надзором, из куда более прочного материала.
– Хорошо это или плохо? – спросил Юра, удивившись своему голосу: он звучал как воронье карканье.
– Не знаю, – Алёна потихоньку приходила в себя. – Но, представь себе, я немного завидую. Самую малость. Слушай, как бы не обстояли дела на самом деле, мы должны помочь. Возможно, мы единственные, кто прочёл этот дневник.
Они всё ещё кружились в танце, хотя музыки больше не было. Она замолчала на самой тихой ноте: будто пластинка закончилась, а ведущий ночной программы и звукорежиссёр спали без задних ног, похрапывая каждый в своём кресле.
– Мы не знаем, как всё закончится, – сказал Юрий; его слова частью заглушил налетевший на растущие под окном вязы ветер, но Алёна поняла.
– Как бы ни закончилось…, – прошептала она, стискивая в своих тонких пальцах его майку, – как бы ни закончилось… если он всё ещё там, мы обязаны сделать хоть что-то. Если нет – разве тебе не хочется чуть больше разузнать об этой истории? Узнать, кто такой этот Валентин, и на самом ли деле имели место быть все те ужасные вещи?
Юра почувствовал, как внутри сковала всё вечная мерзлота. Как говорят: «Кто-то прошёл по твоей могиле», и Хорь мог бы добавить: «Я стучался изнутри, разбил в кровь все кулаки, но никто не услышал». Дальнюю дорогу и белые линии разделительной полосы можно было пощупать.
Он запнулся о ножку стола, и это привело его в чувство. Большой палец на правой ноге распухал, наливаясь кровью, мужчина наклонился, чтобы оценить масштаб повреждений. Руки Алёны бродили в его волосах. Не поднимая головы, он сказал:
– Я сказал Василине Васильевне, что у нас появились срочные семейные дела. Это подразумевает, что я не появлюсь завтра – точнее, уже сегодня, – но, наверное, можно представить товарища Валентина как дальнего родственника и взять небольшой отпуск. Только, чур, родичем он будет твоим. Я не хочу иметь ничего общего с психопатом. Мои классы, как и зарплату за этот месяц, наверное, уже поделили между собой самые ушлые коллеги. Денис Михайлович, например. Это наш химик.
Он не стал уточнять, как жена будет утрясать вопрос со своей работой… Ясно, что не это её сейчас волнует. Планировала ли она поездку заранее или приняла решение спонтанно? Если первое, то Хорю придётся решить для себя: насколько всё это похоже на один большой капкан? Если второе… что ж, деньги и карьерный рост никогда не были для Алёны смыслом жизни. Он знал, что многочисленные таланты и умение неплохо ладить с людьми позволит ей подобрать себе работу по душе. В конце концов, Хорь влюбился когда-то в эту женщину, влюбился окончательно и бесповоротно, без задних ног, искренне не понимая, как встречные мужчины не падают перед ней ниц.
– Значит, едем, – задумчиво сказала Алёна, и Юрий почувствовал, как по позвоночнику пробежал электрический разряд. Капкан захлопнулся. Он знал, что из этой поездки не выйдет ничего хорошего, как знал и то, что ничего не может изменить. Даже если он запретит, она уедет, исчезнет из его рук, как маленькая скользкая рыбка. Звук отодвигаемого стула зазвучал в ночной тишине как рёв циркулярной пилы, приближающейся к грудной клетке. Время возвращаться к спрятавшимся между строчек демонам.
Фигуры расставлены, до рассвета час – в самый раз, чтобы изучить правила.