Сердца живых
Шрифт:
— Я всегда хорошо ориентируюсь, — то и дело повторял Каранто, — можешь на меня положиться, еще ни разу в жизни я не заблудился в лесу. Сделаем небольшой крюк километра в два, но от верного направления из-за этого не отклонимся.
Жюльен шел вслед за товарищем. Он чувствовал себя хорошо, руки и ноги легко его слушались, он не ощущал ни малейшей усталости, и в нем жила уверенность, что они вскоре соединятся с организованной группой Сопротивления. Небо по-прежнему нависало над самой головой, но он не думал о надвигавшемся ненастье. Холод бодрил, идти было легко, даже ветер казался приятным —
Они взяли вправо, но кустарник не стал реже, и солдаты решили двигаться напрямик.
— Тут идти недолго, — сказал Каранто, — это, должно быть, узкая лощина, а по ее дну струится маленький ручеек.
Однако, чем больше они углублялись в заросли, тем обрывистее становился склон, а деревья росли теснее и гуще. И вскоре молодые люди оказались среди такого непроходимого и колючего кустарника, что им пришлось остановиться.
— Пошли назад, — сказал Жюльен.
— Нет, нет. Возьмем влево. Там заросли не такие густые, мы обязательно отыщем проход.
Сказывалось утомление, и они стали раздраженно препираться.
Каранто настаивал на том, что надо идти прямо через чащу, а Дюбуа хотел вернуться обратно и обогнуть ее. Впервые после отъезда из Кастра они спорили с таким ожесточением.
— Если мы начнем ссориться, все пропало, — заметил Каранто.
— Но ты ведь сам видишь, что двигаться вперед невозможно.
Франсис внезапно рассмеялся.
— Поесть бы хорошенько, — мечтательно сказал он. — Если уж ты так настаиваешь, давай бросим жребий.
Они опустились на землю прямо в кустах.
— Одно могу сказать, — начал Жюльен, — если бы кто-нибудь вздумал нас тут разыскать…
Над головой у них виднелся только клочок неба. А со всех сторон их окружала плотная стена из зарослей дрока и каких-то кустов, оплетенных лианами, так что уже в нескольких метрах взгляд упирался в эту живую стену. Они почти покончили с едой, когда с узкой полоски неба стали падать первые хлопья тяжелого снега, пропитанного водой, снега, который, казалось, тащил за собой леденящую мглу.
— Черт побери! Только этого нам еще недоставало! — рассвирепел Каранто.
Они поднялись.
— Надеюсь, на сей раз ты согласишься с тем, что пора отсюда выбираться.
— Напротив, времени нельзя терять. Надо двигаться вперед…
— Балда! — взорвался Жюльен. — Ты, я вижу, совсем сдурел.
Их взгляды скрестились. Каранто криво усмехнулся:
— Кажется, мы сейчас подеремся!
Он вынул из кармана монету и сказал:
— Выбирай!
— Решка.
Монета завертелась, потом упала на ладонь Франсиса.
— Герб!
— Ты еще об этом пожалеешь, — проворчал Жюльен. Каранто пошел вперед, раздвигая ветви и прорубая штыком дорогу в кустарнике.
Жюльен шел следом, таща брезент; он кипел от ярости. Гнев его все возрастал. Он молча проклинал и небо, и снег, и упрямство товарища, и трусость фермера, поспешившего от них избавиться. Под конец он не выдержал.
— Негодяй, болван! Мерзавец, он просто сдрейфил! Решил, что жандармы снова явятся!
Каранто остановился, посмотрел на товарища и сказал:
— Не надрывайся так! Это ничему не поможет.
Жюльен хотел было еще что-то
— Что с тобой? — спросил Жюльен. — Совсем выдохся?
Каранто тяжело вздохнул, опустил глаза, потом бросил на приятеля почти умоляющий взгляд.
— Боюсь, что ты был прав, — прошептал он. — Дальше идти нельзя, нужно возвращаться.
Он вложил штык в ножны, и Жюльен увидел, что обе руки Каранто в крови.
— Хочешь, я пойду впереди? — предложил он.
— Хочу. Только повернем назад. И я потащу брезент.
Лицо Франсиса было расцарапано и покрыто потом. Жюльен вдруг испугался, что товарищ опять заболеет. Он собрал все силы, повернулся и зашагал.
— Пошли, — сказал он. — Ты совсем умаялся из-за этого кустарника. А я нисколько не устал.
— Давай сюда брезент.
Жюльен продолжал идти. Некоторое время до него еще доносился задыхающийся голос приятеля: Каранто говорил, что они заблудились по его вине, и ругал себя последними словами. Но вскоре он умолк, и теперь слышался только звук их шагов да негромкое поскрипывание снега, тяжелые хлопья которого падали на мокрые листья и сучья, устилавшие землю.
50
Ночью снег сменился проливным дождем. Солдатам удалось наконец выбраться из зарослей, но, когда сквозь густой туман забрезжила заря, они окончательно поняли, что не знают, где находятся. Лес превратился в сплошную трясину, из которой, точно затерянные островки, то тут, то там выглядывали большие камни. Молодые люди усаживались на них, чтобы перевести дух, но Жюльену несколько раз казалось, что они все время кружат на одном и том же месте.
— Нет, нет, не беспокойся, — убеждал его Каранто, — мы идем вперед.
Однако голос его звучал неуверенно. Не было уже никакой возможности ориентироваться на местности, хотя бы даже приблизительно. Они долго спускались вниз по склону, миновали какую-то голую пустошь, усеянную чуть выступавшими из земли камнями, по которым струилась вода; плотная завеса дождя скрывала границы этой пустоши. Потом перед ними возник грязный и мутный поток, они перебрались через него, держась за низко свисавшие ветви и узловатые корни деревьев. Вода доходила им до пояса, но молодые люди не обращали на это внимания. Они шли вперед как автоматы, а когда опять спустилась ночь, с трудом разбили палатку негнущимися от холода, заскорузлыми от грязи руками. В тот вечер они не перемолвились ни единым словом и молча разделили между собой остаток хлеба, пропитавшегося водой, как губка. Хлеб пропах болотом и скрипел под зубами. Несколько раз Каранто принимался кашлять. Жюльен ощущал невыразимую тоску, она терзала его не меньше, чем усталость. Он думал только о Сильвии, о ее взгляде да еще о том, что им с Каранто суждено погибнуть в самом сердце Франции, всего лишь в нескольких километрах от Кастра, где находилась Сильвия. Да, им суждено погибнуть, суждено бессмысленно кружить под холодным дождем, кружить до полного изнеможения.