Сердца живых
Шрифт:
Жюльен выпрямился. Он понял, что накануне совершил ошибку, поддавшись усталости.
«Надо было вчера вечером оставить его тут и отправиться за помощью».
Чтобы легче было идти, он сбросил шинель, укутал ею Каранто, который все еще спал, не переставая стонать, и бегом пустился в путь.
На дороге вода стояла в колеях, струилась по каменистым тропкам и сбегала грязными потоками вниз по склону. Облака, как и раньше, висели над головой, будто их приклеили к горе, кое-где они медленно текли, точно застывшие реки, а в других местах ползли вверх, напоминая тяжелые и будто заледеневшие клубы дыма. Когда дорога устремлялась вниз, Жюльен бежал,
— Это ты, Марту? Входи!
Голос был хриплый. Жюльен потянул на себя дверь. В лицо ему пахнуло теплом, запахом мочи и табака, и он на миг остановился. В лачуге было темно, но он различил смутно белевшую фигуру.
— Да кто там?
Жюльен, не шевелясь, стоял у порога. Он не знал, что сказать, что сделать. Усталость сковала его. В полосе света возникла фигура старика в одной рубахе, без куртки; вглядевшись в пришельца, он воскликнул:
— Господи боже! Солдат!
Старик как-то странно усмехнулся. Но, видно, не испугался. Не обращая внимания на Жюльена, он всунул ноги в деревянные башмаки, спокойно вышел под дождь, отошел на несколько шагов от дома и стал мочиться. Покончив с этим, он вернулся и сказал:
— А я и думаю, чего это Марту притащился спозаранку, да еще в такую погоду. Чего тебе здесь нужно? Ну ладно, входи.
Жюльен переступил порог и, пока старик растапливал большую печь и подогревал кофе, начал свой рассказ. По мере того как он говорил, лицо старика прояснялось. Часто моргавшие глазки засверкали, морщины разгладились. Время от времени он повторял:
— Черт побери, ребята, вы все же молодцы!
Когда Жюльен пояснил, что они ушли в горы, чтобы не попасть в лапы к немцам, старик поднял левую руку, на которой недоставало большого и указательного пальцев.
— Как видишь, у меня есть причины недолюбливать этих мерзавцев. Четыре года в дерьме просидел. — Он оглядел Жюльена с головы до ног. — Четыре года месил грязь, как ты вот нынче.
Жюльен неотступно думал о Каранто. Он чувствовал, что цепенеет от усталости, и хотел как можно скорее отправиться за товарищем. Его терзала мысль, что Франсис может умереть один, без помощи.
— До фермы отсюда больше двух километров, — сказал старик. — И до нее идти все вниз, по склону горы, стало быть, обратно придется карабкаться вверх. Как ни толкуй, а твоего приятеля лучше всего везти сюда.
— А у вас найдется повозка?
Старик улыбнулся. Казалось, он даже рад неожиданному приключению. У Жюльена было такое чувство, что старик ощутил себя участником войны.
— Нет, повозки у меня не найдешь. Я расчищаю лесосеку и вяжу вязанки дров. Потом за ними приезжают на лошади с фермы. Повозки у меня нет, но раненых я в своей жизни немало возил. Пошли.
Выпив горячего кофе, Жюльен немного согрелся. Старик надел охотничью куртку, сунул в задний карман косарь, два мотка
Когда они пришли к тому месту, где лежал Каранто, Жюльен уже выслушал немало историй о войне 1914 года. Этот худой, коротконогий старик, шагавший ровно и споро, вспоминал о том же, что и отец Жюльена, что и перевозчик, живший возле реки Лу. Он умолкал только для того, чтобы перевести дух или когда дорога уж очень круто устремлялась кверху, но Жюльен так устал, что почти его не слушал. До его ушей лишь смутно доносился голос спутника, перемежавшийся с хлюпавшей у них под ногами водой и шумом мокрых ветвей.
Старик срубил два высоких и тонких ясеневых дерева, очистил их от веток. Положил поперек обе винтовки и натянул на образовавшуюся раму шинель Жюльена. Позади торчали гибкие вершины молодых ясеней.
— Возьмешься спереди за один ствол, а я ухвачусь за другой. И малому будет лучше — стволы-то ведь пружинят, да и нам не так тяжело тащить.
Они прикрепили брезент поверх этих самодельных саней и уложили на него больного. Каранто все еще был без сознания, он все время стонал, лицо у него налилось кровью.
— Не иначе как распаление, — пробормотал старик. — Я эту штуку хорошо знаю, от нее мой брат помер. Ему всего тридцать два года было. Вот и он так выглядел. В точности. До того похоже.
Все это он произнес совершенно спокойным тоном, с неизменной своей улыбкой, от которой лицо его собиралось в морщины. Когда приготовления были закончены, старик поднял с земли ранец Каранто и приладил его за плечами.
— Оставьте, я сам понесу, — сказал Жюльен.
Старик нахмурил брови.
— Что это ты выдумал? — рассердился он. — Неужели я никогда ранца не таскал? Давай берись за другой ствол и шагай в ногу со мною. Нам повезло, что дождь идет, дерево лучше в колеях скользить будет.
45
Они с огромным трудом добрались до лачуги дровосека. Дорога все время вилась по склону, и каждый раз, когда служившие полозьями стволы выскакивали из колеи или натыкались на камни, самодельные сани кренились набок. На крутых тропинках Жюльен и дровосек старались нащупать ногами корни деревьев, чтобы найти в них опору, но, несмотря на это, скользили, и старик дважды тяжело падал на колени. От малейшего толчка больной стонал; по его лицу струился пот, руки у него тряслись. Старик проклинал свои башмаки, повторяя, что все дело в них, а вовсе не в возрасте, что сил у него еще достаточно. Жюльен молчал, стиснув зубы; в голове он ощущал странную пустоту, но взгляд его был прикован к дороге: он напряженно всматривался в каждый ее поворот, в каждое дерево, в каждый просвет в завесе тумана. Он не произносил ни слова, так как знал, что если даст волю ярости, то она унесет с собой его последние силы.
Наконец они дотащились до домика дровосека; поспешно подняли Каранто, внесли в комнату и положили прямо на пол между печкой и отодвинутым к стене столом.
— Разденем-ка его поскорее, — сказал старик. — А после уложим в мою постель.
Полотенца у дровосека не было, и им пришлось растереть раздетого догола Каранто старой пропыленной мешковиной.
— Это ему только на пользу, — бормотал старик, — от дерюги враз согреется.
Больной не спал, но его мутные глаза бессмысленно блуждали; казалось, они были погружены в мир, созданный его горячечным воображением.