Сердца живых
Шрифт:
Сводка была краткой; когда она закончилась, все поглядели друг на друга. Теперь стало совершенно ясно, что сообщение о боевых действиях в Северной Африке не пустой слух и что подняли их среди ночи не по ошибке и не из-за ложной тревоги.
— Не кончилось бы все это, как в Дьеппе, — проговорил Лорансен
— Нет, на сей раз дело серьезное.
Никто не знал ничего определенного, но спор опять возобновился. Солдатам хотелось поговорить, разобраться в происходящем, представить себе подробности событий, о которых они ничего толком не
В восемь утра Верпийа выписал командировочное предписание Тиссерану, тот пошел на почту и вскоре возвратился с газетой. Вся первая полоса была посвящена высадке союзников в Северной Африке. Все началось с воздушной бомбардировки военно-морской базы в Касабланке и с морского боя между французскими и английскими линкорами и эскадренными миноносцами. В газете также подчеркивалось, что французские войска доблестно сражались, однако упоминалось и о том, что в Марокко началось повстанческое движение. Эта новость привлекла внимание солдат.
— Все это так, но тут пишут, что движение подавлено.
— Писать-то пишут, да, может, это и неправда.
— Так или иначе, это доказывает, что отнюдь не все склонны слепо идти за Петеном.
— Ну, Петен еще, может, отдаст нам приказ атаковать бошей.
Все утро прошло в лихорадочных и бесконечных спорах и в ожидании новых известий, которых не было.
После обеда по телефону позвонил лейтенант, помощник капитана, и предупредил, что в любую минуту — днем и ночью — может быть получен приказ об отходе. Персоналу разрешено отлучаться с поста наблюдения только в случае крайней необходимости, число дежурных следует удвоить, солдатам и унтер-офицеру надлежит спать не раздеваясь.
Когда сержант зачитал это распоряжение, послышались взрывы смеха и негодующие возгласы:
— Играют в солдатики! Как в кино!
— Они, кажется, вообразили, что находятся на фронте! Дурачков из нас строят.
Однако по-настоящему никто не злился, солдаты препирались больше по привычке, чтобы убить время; обстановка таинственности, завеса, чуть раздвинувшаяся над неведомым будущим, — все это возбуждало. Люди не знали, что их ждет впереди, но дверь в грядущее слегка приотворилась, и на них повеяло романтикой приключений.
— Может, нас погрузят на суда, — сказал Каранто, потирая руки. — И отправят в Марокко сражаться против янки. А мы возьмем да и перейдем на сторону американцев.
— Держи карман шире! Так тебе офицеры и дадут сбежать!
— Обязательно перейдем. Все перейдут. Во главе с офицерами. Кто, по-твоему, нас удержит?
— Как же, надейся на офицеров. Больно им надо переходить на сторону союзников. Они только об одном думают — о нашивках. Окопались себе здесь, в тылу, их и с места не стронешь.
— Они нас уже продали в сороковом и опять продадут.
— Кого это продали? Тебя, что ли? Да у тебя в сороковом году еще молоко на губах не обсохло!
Когда перебранка усиливалась, вмешивался сержант и охлаждал спорщиков. По радио и по телефону поступали только неясные сведения,
Жюльен думал о Сильвии. Волнение товарищей заражало его, но мысль о девушке мешала ему по-настоящему разделять проснувшуюся в них надежду. Что будет с Сильвией, если он уедет? А пока надо найти способ повидаться с нею. В шесть вечера она придет в парк Бригибуль, и Жюльену была нестерпима мысль, что девушка напрасно прождет его. Между тем время шло, и становилось понятно, что запрет отлучаться с поста наблюдения отменен не будет. В пять часов Жюльен почувствовал, что ждать больше не может, и сказал сержанту:
— В шесть часов мне надо уйти.
— Нет, никто не уйдет, — отрезал Верпийа.
Голос его прозвучал спокойно, но твердо. Глаза из-под толстых стекол очков смотрели сурово. Жюльен вздохнул, немного помешкал, потом повторил:
— Мне непременно надо уйти.
Верпийа встал с места. Он побагровел.
— Черт побери! — взорвался он. — Вот к чему привела моя доброта! Вы теперь и подчиняться не хотите! Делаете, что вам в голову взбредет, а отвечать мне!
Солдаты приняли сторону сержанта.
— Дюбуа, ты ведешь себя как последний негодяй, — объявил Каранто. — Ты ведь его можешь под трибунал подвести.
Жюльен и сам понимал, что ведет себя отвратительно, но продолжал думать о Сильвии. Представлял себе, как она мечется одна по парку, вспоминал собственные переживания на дороге в Сидобр. И он повторил:
— Мне обязательно надо уйти, но я мигом вернусь.
— Черт побери, не у одного тебя девчонка в городе! — крикнул Тиссеран. — Из-за какой-то юбки ты готов…
Сжав кулаки, Жюльен повернулся к тулонцу, который тут же осекся. Верпийа встал между ними.
— Тебе далеко идти? — спросил он.
Жюльен ответил, что он проделает оба конца бегом. Сержант увел его в сад.
— Дюбуа, ты не маленький, — сказал он. — Это для тебя и в самом деле так важно?
— Неужели ты думаешь, что я все затеял из удовольствия тебя позлить?
— Ладно, дам тебе командировочное предписание. Но помни: полчаса, и ни минуты больше!
Жюльен пообещал. Он посмотрел на сержанта, и ему показалось, что этот обычно чуть холодноватый малый теперь не на шутку взволнован.
38
Всю дорогу Жюльен бежал. Выдавая ему командировочное предписание, сержант потребовал, чтобы он остался в походной форме. Каска ударялась о бедро Жюльена, левой рукой он придерживал висевший на поясе штык — если он хоть на миг выпускал его, штык бил по колену. Он уже отвык появляться в городе в военной форме и казался самому себе смешным и неуклюжим. Он хорошо рассчитал время и появился в парке одновременно с Сильвией. Лицо у нее было хмурое, и Жюльен понял, что она плакала. Он поцеловал девушку, а она спросила: