Сердце Бонивура
Шрифт:
— Знаю, что не нарочно. А то я бы начисто выцарапала глаза… Я ведь злая! — сказала Таня, стуча котелком, ножами и вилками.
Проснулся Алёша. Он выглянул из-под одеяла.
— Уже бузишь, Таньча? Ну, баба-яга! Не дай бог, кто на тебе женится — несчастный человек будет! Товарищ Виталий! Ты не смотри на неё. Она уж такая сроду!
Таня и тут не осталась в долгу:
— Не учи учёного, Алёшка… знаешь!
Она исчезла в своей комнате. Появилась через пять минут в кофточке и туфлях. Волосы её уже не торчали в разные стороны, а были причёсаны. Вышла из вагона, крикнув
— Десять минут на вставание. Поды-ы-майсь!
Вернулась она в вагон со сковородкой, наполненной жареной картошкой.
Прерывистый гудок депо заставил их поторопиться с завтраком.
В депо Алёша подвёл Виталия к седоватому рабочему в менее замасленной куртке, чем у всех остальных.
— Мастер Шишкин! — шепнул он Виталию.
— Антоний Иваныч, — сказал Пужняк мастеру, — вот я вам новичка привёл!
Шишкин поднял седые клочковатые брови.
— А я просил тебя?
Алёша озорно подмигнул Виталию.
— Вы-то не просили, Антоний Иваныч, а дядя Коля просил.
Шишкин посмотрел на Пужняка в упор, потом опустил на глаза очки, которые были у него на лбу, и ещё раз оглядел сначала Алёшу, потом Виталия.
— Впрочем, рабочие нам нужны! — сказал он и спросил документы Виталия. Он долго перечитывал их, потом, прищурившись, поглядел на комсомольца. — Значит, Антонов?
— Антонов! — подтвердил юноша.
— Ну, пускай будет Антонов! — произнёс мастер. — Вот только куда поставить тебя?
Алёша вмешался опять:
— А на ремонт бронепоездов. У Антонова врождённая способность к ним.
Шишкин из-под очков огляделся. Потом негромко сказал:
— Дурень ты, Алёшка, али прикидываешься?
— Прикидываюсь, Антоний Иваныч!
— То-то что прикидываешься. Чего разорался? Знаешь сам — кругом уши… Будто я без тебя не знаю, куда поставить…
Новые друзья, — а в том, что Алёша и Таня Пужняк должны стать его друзьями, Виталий не сомневался, — понравились ему сразу. Он не стал расспрашивать их о прошлой жизни, полагая, что понемногу узнает все, что было у них в душе. Однако один вечер раскрыл ему души его новых друзей с такой силой, с какой не могли бы их раскрыть долгие беседы и расспросы.
Спор, свидетелем которого стал Виталий в первый же вечер у Пужняков, имел серьёзные основания и тянулся давно. Таня догадывалась о второй стороне жизни своего брата, связанной с подпольем. На этой почве не раз возникали между ними горячие споры.
Через несколько дней Виталию пришлось быть свидетелем такой перепалки. Он лежал на своей кровати за занавеской. Алёша сидел за столом и читал что-то. Таня пришла с улицы. Не видя Виталия, она налетела на брата:
— Алёшка, я тебе ещё раз говорю! Мне от девчат отбою нет. Я им твержу: сама ничего знать не знаю и ведать не ведаю! А они мне: «Брось притворяться, а то мы сами Алёшку спросим». Вот как придут к тебе да спросят, что ты им ответишь? Тоже молчком отделаешься или нос выше ушей задерёшь: не ваше, мол, дело?
Алёша заткнул уши.
Таня не унималась:
— О господи, Алёшка! Да разве я стенке говорю! Ну, твоё дело меня за человека не считать. Я как-нибудь и без тебя обойдусь. А что людям сказать? У них душа горит…
Алёша недовольно сказал:
— Отстань, Танька! Зудишь, как муха: люди… люди… Нашла людей!
— Ох, отлупила бы я тебя за такие ответы, Алёшка! — с сердцем сказала Таня, не обнаруживая, впрочем, намерения отступиться от брата. — Тебе не совестно глядеть на меня? Жив был бы отец, разве он заткнул бы уши, когда к нему живой человек обращается?
Алёша прищурился на сестру.
— Тоже мне живой человек… девчонка!
Таня вспылила, в голосе её послышались слезы.
— А я виновата, что на работу меня не берут? Сам-то давно ли на работу попал? Кабы не Антоний Иванович, до сих пор по пристаням бы слонов продавал!.. Хоть бы куда пошла бы! Так не берут — безработными пруд пруди!
Таня замолкла. Виталию слышно было, как она прошлась по комнате, постояла у дверей, потом вернулась к брату. Отодвинула табуретку. Села напротив Алёши.
— Я вам помогать хочу, Алексей! — проникновенно произнесла она.
Алёша опять уткнулся в книгу.
— Кому «вам»? Болтаешь, сама не знаешь что… По-мо-гать! Ходи на посиделки с девчатами, в горелки играй — вот тебе и занятие, коли заняться нечем, а ко мне не приставай!
Таня оттолкнула табуретку так, что та с грохотом полетела на пол.
— Сам на посиделки ходи, голова садовая! Ну, что тебе стоит сказать своим: мол, есть люди, которые хотят работать, просятся… — И Таня вдруг тихо, но решительно добавила: — А то я, знаешь, и сама дорогу-то к дяде Коле найду, смотри!
Алёша даже вскочил от неожиданности.
— Таньча! — У него от испуга перехватило голос. — Таньча! Ты это имя забудь… Даже и во сне не вспоминай! Не твоего ума это дело! Маленькая ты, чтобы это имя вспоминать, язык придержи…
Но не так-то просто было заставить Таню замолчать. Видимо, вытирая слезы, потому что она принялась сморкаться и голос её то слышался ясно, то тускнел, она сказала так, что и Виталий поднялся невольно на кровати:
— Маленькая! Может, ростом не вышла да все понимаю, товарищ дорогой! Ещё тогда поняла, когда батю со двора колчаки повели. До сих пор слышу: «Танюша, дочка, Алексею скажи, пусть ничего не боится, — проживёте, свои помогут… Не плачь, доченька, коли не придётся увидеться!» Сколько мы с тобой голодали, холодали — все пополам; сколько ни просили, ни ходили — так свидания и не дали, гады! Что для них сиротские слезы, что для них, что двое ребят на морозе, как щенята, трясутся!.. Эх, Алёшка ты, Алексей! Не маленькая я!
Таня выскочила из вагона, хлопнув дверью. Алёша засопел…
Броневые поезда ремонтировали в трех тупиках, обнесённых забором. Длинные угольные вагоны-самосбросы шли под корпуса бронированных вагонов. Внутри возводили бетонные камеры со сводчатым потолком и амбразурами на положенных местах, пробивали борта для дверей: выходных наружу и для сообщения вагонов друг с другом. Амбразуры пробивались не только в бетонных камерах, возвышавшихся над уровнем борта на два аршина, но и в корпусе, для стрельбы с колена и лёжа.