Сердце Дьявола
Шрифт:
— Да. Ему очень повезло. — Она смотрит на Белевича. — Теперь тебе нужно уйти. Всем вам.
— Мы пока не можем уйти, — отвечает Белевич, шагая к нам.
— Почему нет? — рявкает доктор Новотны.
— Потому что Григорий Фёдоров едет на встречу со своей давно потерянной дочерью.
Доктор Новотны замирает на несколько секунд, а потом поворачивает голову и смотрит на меня, распахнув глаза.
— Это Ульяна Фёдорова? — с раскрытым ртом она осматривает меня с головы до ног.
Имя звучит совершенно чуждо, когда
— Да, и я уверен, что он будет благодарен за помощь ей, — добавляет Белевич.
Кажется, она пришла в себя, стирая следы шока.
— Отлично. Я приберусь, но ты должен уехать как можно скорее. Не хочу привлекать к себе ещё больше внимания. В этом районе повсюду глаза. Неизвестно, сколько людей уже видели твою шикарную машину на улице, и кому они рассказали.
— Спасибо, Марина. Я твой должник.
— Верно. Надеюсь, ты проживёшь достаточно долго, чтобы расплатиться, Митрий.
После своего угрожающего заявления доктор Новотны уходит из комнаты, оставляя нас с Белевичем наедине… ждать приезда Григория Фёдорова.
Глава 7
Индия
Следующие десять минут, кажется, длятся вечность, но в итоге кто-то стучится в запертую заднюю дверь клиники.
В процедурной я делаю шаг к Голиафу, проверяющему экран своего телефона, а затем он суёт его в карман. Я продолжаю молиться, чтобы он сказал, что получил сообщение от Джерико, которого до сих пор не было. Голиаф немного пошатывается, когда поднимается на ноги с импровизированной повязкой, удерживающей его левую руку, но даже в его раненном состоянии его правая рука тянется к пистолету, заправленному в штаны. Здесь он мой единственный друг, и единственное, о чём я сожалею — что не могу остаться с ним наедине, чтобы мы могли обсудить наш план Б, если моё решение обернётся против нас.
Я продолжаю спрашивать себя — что бы сделал Джерико? Единственный ответ, который могу придумать — придерживаться Голиафа, как будто он моя последняя надежда на выживание, которой он вполне может быть.
Голос Белевича доносится из коридора, а более глубокий и грубый голос отвечает, как я полагаю, на русском. Почему я не выучила русский? Ой, погодите, точно, потому что не знала, что я русская.
Более глубокий голос должен принадлежать моему отцу. Или, по крайней мере, человеку, который называет себя моим отцом.
С того дня, как я поняла, что мы с Саммер навсегда остались одни, потому что наша мать не собиралась возвращаться за нами, я никогда в жизни не была так неуверена в том, что делать.
Подошвы туфель стучат по линолеуму, и я распрямляю плечи, словно готовлюсь к битве. Единственный выбор, который у меня есть — с высоко поднятой головой встретить судьбу, уготовленную моими же решениями.
Если они помогут вернуть Джерико ко мне домой —
Я напоминаю себе в сотый раз за последние десять минут, что Джерико нравился мой отец достаточно, чтобы вести с ним дела, и я надеюсь, что связаться с этим человеком не было большой ошибкой. Джерико хотел бы, чтобы я оставалась в безопасности. А я хочу, чтобы за моей спиной была армия для его спасения. Если это то, что нужно, чтобы заполучить эту армию, пусть будет так.
Пока мы с Голиафом ждём в процедурной, я жалею, что мы не выбрали место с двумя дверями, чтобы спастись, если бы нужно было сбежать. Почему я не спланировала путь к отступлению? Почему он этого не сделал?
Прежде чем я могу ответить на этот вопрос, в дверях появляется мужчина.
Как только его взгляд останавливается на мне, его угловатое лицо смягчается настолько, что меняется с каменного и неприступного на лицо смертного человека.
— Ульяна. — Перекрещиваясь, как в церкви, он шепчет русское имя, о котором я не знала, что оно было моим. — Ты так похожа на свою мать. — Он прижимает ко рту огромный кулак и смотрит на меня со слезами на глазах.
Но его утверждение совершенно неверно.
— Ты ошибаешься. Я совсем не похожа на свою мать, — говорю я ему, прячась за плечом Голиафа.
Лицо Фёдорова застывает под его седыми со стальным оттенком волосами, а слёзы исчезают, словно их никогда не было.
— Та сука, Нина, не была твоей матерью. Нина забрала тебя у меня. Она хотела навредить мне самым болезненным способом, и она это сделала. Я годами ждал этого момента. Она украла у тебя твою жизнь. Она украла нашу с тобой жизнь. Да сгинет она в аду, куда я её послал. — Его резкий голос сопровождает каждое слово рычанием.
Неверие накрывает меня холодной пеленой, и мой рот открывается в форме буквы «О». Сердце бьётся медленнее, стуча в ушах. Язык прилипает к зубам, когда во рту пересыхает.
Нина — имя, которым мы никогда не должны были называть мою мать, по какой-то причине, которую она никогда не объясняла.
— Что ты имеешь в виду… Нина не была моей матерью?
Фёдоров скалит зубы и смотрит вверх, делая глубокий вдох, от которого его бочкообразная грудь становится шире. Он задерживает его на мгновение, потом выдыхает и снова сосредотачивается на мне.
— Твоя мама Ирина скончалась за неделю до того, как эта сука забрала тебя. Нина хотела оставить меня ни с чем после того, как я бросил её.
Я сжимаю пересохшие губы и пытаюсь понять, что, чёрт возьми, он говорит. Его трудно понять не из-за сильного акцента, а из-за лжи на протяжении всей моей жизни.
— Кем… кем тогда была Нина? — Нина не моя мать. Моё дыхание становится поверхностным, когда я пытаюсь справиться с правдой.