Сердце гор (Сборник)
Шрифт:
— Иди, Старец. И никогда не возвращайся, если однажды ушел.
Она ласкала их, задыхаясь от рыданий, обнимала за лохматые шеи дрожащими пальцами, сдавленно всхлипывая, гладила огромные уши. Псы стояли неподвижно, не пытаясь убежать, но и не отвечая на ласки, холодные и безразличные, словно окаменели. Не в силах этого вынести, все еще плача, она вскочила и неуклюже побежала, размазывая слезы кулаком по щекам и судорожно сжимая Бич. Ее пронзила чудовищная, страшная жалость, которая, казалось, ухватила ее за горло
Наконец она остановилась, не в состоянии бежать дальше. Она села на землю и, шмыгая носом, уставилась в одну точку.
Внезапно она поняла, где находится, — и перепугалась. Бруль показывал ей это место, странный, сложенный из каменных глыб лабиринт, приказав, чтобы она никогда по нему не ходила. Она хотела встать и уйти, но внезапно ей пришло в голову, что, в конце концов, не каждое слово Бруля должно быть для нее священным. К тому же она ведь не заходила за камни, а просто была рядом, только и всего.
Она посмотрела на небо, ясное, как всегда в Крае. Вытирая с лица остатки слез, она ощутила усиливающийся ветер, горячий и душный, что бывало нечасто.
Она поднялась с земли, чтобы вернуться в замок.
Все произошло неожиданно. Она пришла в себя лишь тогда, когда окровавленный Бич ласково обвился вокруг ее ноги, словно заверял в своей верности и прося за это награды. То, что он убил на границе между тенью Полос и светом, уничтожало своей смертью песок, поднимало клубы горячего воздуха, превращая его в шары ледяного огня. Она отшатнулась, объятая страхом, какого никогда еще не испытывала, нечеловеческим, несусветным, который передавался ей прямо от издыхающего Стража Края. Она не понимала, что она чувствует и видит… и чувствует и видит ли ЭТО вообще. Сердце отчаянно колотилось, ей было душно… душно… душно! Тело внезапно свело болезненной судорогой.
Она сделала шаг и медленно опустилась на колени, прижав руки к вздувшемуся животу. В глазах потемнело. Чудовищная боль нарастала. Она вскрикнула, потом еще раз и, вцепившись в волосы, упала на бок.
— Бруль! Бруль! А-а-а!..
Ребенок был мертв.
Байлей и Каренира видели на востоке белые молнии и клубы пурпурного дыма, но не признали в них страшного гнева, горя и отчаяния Бруля. Ребенок был человеком. ЧЕЛОВЕКОМ. Настоящим, обычным человеческим новорожденным.
Мертвым.
Черное Побережье узнало гнев мудреца Шерни. С гулом и грохотом взлетали в воздух целые холмы, фиолетовое пламя металось по широким пляжам, выжигая отмели и испаряя соленую морскую воду. Чудовищные обитатели Дурного Края гибли десятками — раздавленные, сожженные, разорванные между судорожно отступающей тенью Полос и сиянием света. Более слабые Брошенные Предметы трескались, плавились от жара, горели, превращались в прах… Где-то в глубине материка, над равнинами Края, прокатился глухой, жуткий крик, поднимая песок и, пыль; Каренира и Байлей не пострадали лишь потому, что сидели в самой середине Мертвого Пятна.
Замок тоже разваливался. Остатки старых башен и стен с грохотом исчезали в клубах пыли; трескались полы в темных залах, помнивших еще шаги бесстрашных мудрых шергардов, возводивших свои цитадели даже во враждебном Крае. На подпиравших потолки колоннах появлялась черная сетка трещин…
Потом наступила тишина. Пыль медленно оседала, но посреди ее клубов отчетливо вырисовывалась фигура идущего со склоненной головой через уцелевшие залы Бруля.
— Бруль! Бруль, останься, умоляю! Не бросай меня! Бруль! Бруль!
Он не оборачивался. Новые клубы пыли полностью скрыли его из виду.
— Бруль!!!
У нее не оставалось сил даже для того, чтобы ползти за ним следом. Слезы прочертили на сером от пыли лице кривые дорожки. Она приподнялась на руках, но тут же упала на холодные плиты пола, лишившись чувств.
Пыль оседала, оседала, оседала…
Тишина. Абсолютная тишина, казалось, оседала вместе с пылью, покрывая землю толстым слоем. Молчали обвалившиеся стены, молчали разрушенные башни, молчало все Черное Побережье. Дурному Краю предстояло залечивать самые тяжелые в его истории раны.
Илара лежала неподвижно, лицом вниз. Ее черные волосы покрывала серо-белая пыль, сделав неразличимой седую прядь. Она лежала долго. Лишь вечером, когда туманная пыль сменилась влажными сумерками, плечи девушки дрогнули.
— Бруль…
Она медленно, тяжело села. В воздухе заклубилась стряхнутая с волос, спины и плеч пыль. Обхватив голову руками, она снова прошептала:
— Бруль…
Никто не ответил. Она снова заплакала. Веснушки на маленьком симпатичном лице побледнели, нос покраснел. Она беспомощно утерла его рукавом и, продолжая плакать, встала. Она шла медленно, неровно, пошатываясь и прикусив губу, держась за стены.
Она выбралась из руин и остановилась.
Ей некуда было больше идти.
И у нее никого не было. Ни ребенка, ни Бруля… Никого.
Отчаяние душило ее. Из-под опухших красных век скатились последние слезы. Она опустилась на землю, еще раз судорожно всхлипнула — и снова застыла неподвижно, борясь с болью во всем теле и в сердце.
У нее не было никого. И ничего.
26
Старик умер вечером.
В эту ночь они впервые любили друг друга.
Он не знал, почему это сделал. Он любил ее, как безумный, и при этом ненавидел. За то, что любит ее, что должен ее любить, за то, что она отобрала у него Илару, за то, что растоптала священную цель его путешествия. Он ненавидел ее за то, что она разрушила иллюзии, которые он носил в себе столько лет; за новую, настоящую любовь, которая заняла место той иллюзорной страсти. Он желал ее тела, желал ее всю без остатка: ее сердце, душу, разум. Это было так подло и низко по отношению к той, чистой, как сама идея, любви. Илара была для него долгом, и потому чем-то возвышенным. Он пренебрег этим долгом, чтобы угодить и телу, и сердцу.