Сердце грустного шута
Шрифт:
Она подошла ближе, помогла ему выбраться из зыбкой колыбели. На терраске дала ему свой махровый халат весь в белых ромашках на голубом фоне. Оглядев, засмеялась и провела в кухню, и принесла ту самую чашку, которую он уже видел у своего изголовья.
– Для начала выпей это. Предупреждаю: немного горьковато.
Себе она подогрела молока, плеснула в него немного кофе и положила ложку сахара, потом намазала маслом два кусочка хлеба и покрыла сверху вишневым вареньем.
Акимов, морщась, честно пытался осилить свой странный напиток.
– Что это?
– Травный чай от зла, против сглаза.
– А
– Paraiso, lechuga, helecho, espartillo. Но это неинтересно.
– Нет! Почему же! Даже очень интересно. Такие испанские названия.
– А вот здесь разные снадобья. – Она кивнула на шкафчик. – Рая, моя кузина, привозит с Антильского архипелага. Она сейчас там занимается этой ботаникой. – Лиза многозначительно подняла бровь. – Вот, например, в этой баночке – мазь, вызывающая сон. В этой – превращающая в животного. В этой, темного стекла, – мазь, позволяющая летать. – Лиза засмеялась, увидев озадаченное лицо Акимова с застывшим на нем вопросом: «Верить или нет?» И добавила еще для усиления эффекта: – Главная трудность заключается в возможности трансформации. Но однажды бессознательные компоненты становятся сознательными. – Лиза сделала паузу и смеющимися глазами вновь взглянула на Акимова.
– Да ладно! Шучу я! От похмелья чай. А впрочем, есть и одна трава, которая известна во всем мире. Это папоротник, helecho. Знаешь, там, где растет папоротник, нет места злу. Послушай меня, Андрей Ильич! Сегодня мы поедем к Энцо. Он предложит тебе переправить кое-какие железки в некое государство. И обратится к тебе с просьбой провезти туда же кое-какие… как бы это сказать… лекарства.
Ромашковый Акимов подавился напитком, но потом выдохнул:
– Не-е-е, наверняка шутит.
– Не смотри ты на меня такими глазами. Соглашайся. Не согласишься, все пойдет как обычно – тихо, мирно, уныло. И без денег, на старой «Дэу». У тебя есть еще время подумать.
«Многогранная женщина! – Тоской и страхом наполнилась его душа. – Вот это развод так развод! Хотели найти подставное лицо и так грамотно завербовали!»
Однако душа его была мелка. И где-то там, внутри, раздвинулась занавесочка, и вылезло наглое жадное созданьице, забеспокоилось, забегало и стало задавать вопросы в лоб.
– А как ты это представляешь? Я, простой бухгалтер туристического агентства…
– Не это проблема, Андрюша! – Лиза тоже поменяла тон, и было видно, что этот разговор ей неприятен. – Скоро ты станешь генеральным директором.
– А наш куда денется?
– А ему уже не надо куда-то деваться, представляешь, он сегодня ночью попал в автокатастрофу.
– Жив?
– Нет!
– Да! Дела! – Волна страха обожгла его: он понял, что его выбрали быть пешкой в какой-то опасной игре, где можно выиграть много денег, но можно и потерять все, в частности жизнь.
– Скоро тебя будут разыскивать компаньоны погибшего. Предложат тебе занять его место. Временно.
– Почему именно меня?
– А ты представительный, имеешь экономическое образование, правда, советское, но это неважно.
Андрей Ильич слушал ее внимательно, смотрел недоверчиво. Но случилось все так, как она сказала. Вскоре зазвонил сотовый, и ему сообщили трагическое известие, а также сказали, что его просят пока возглавить турагентство, что к нему давно присматривались и чтобы он не отказывался; завтра ждут его и ждут новых рабочих предложений.
Акимов щипал себя за коленку, просил Лизу сварить ему еще кофе, спрашивал, какие ему придумать рабочие предложения, и Лиза обещала набросать к вечеру список. Он нервничал, выходил в сад, шагал туда-сюда от веранды до ворот в трусах, майке и небесно-голубом ромашковом халатике. Вдруг он увидел, что на него смотрят из-за забора две симпатичные старушки. Взял себя в руки и умылся, оделся, неспешно выпил кофе и только тогда обратился к Лизе:
– Это ты сделала?
– Что это?
– Ну, ДТП.
– Да ты что, Андрюша?! – Лиза расхохоталась. – Ты думаешь, что я такая всемогущая? Это судьба.
– Да, извини, подумал…
– Все равно это должно было случиться. А ты помнишь, что нас ждут итальянцы сегодня? Для тебя это очень важно.
– Да, да! Я помню! – немного раздраженно ответил Акимов. – Я должен позвонить жене.
Он вышел на веранду, сел на венский стул и набрал номер.
– Таня! А, ты уже знаешь? Ужасно! А то, что меня просили занять временно его место? А, и это знаешь! Где я? Я у жены Яновского, у Лизы. Да, бывшей жены. Да. За городом. Когда вернусь? Не знаю. Мы с ней должны поехать к итальянцам, которых он мне оставил на два дня. Да! Конечно! Как Павел? Хорошо! Целую. Пока.
Он повернулся к Лизе, которая стояла в дверном проеме, сложив руки на груди.
– Ну, теперь скажи мне, что я должен делать и что будет со мной дальше?
Вид у него был растерянный, он закурил подряд две сигареты и сразу их потушил, попросил еще кофе.
Лиза молча сварила, поставила перед ним чашку, села напротив и сказала тихо:
– А теперь ты сам себе хозяин. А как пойдешь, Андрей Ильич, на похороны, вместе с земелькой денежку брось.
– Это еще зачем? – дико взглянул он на собеседницу.
– Чтобы деньги водились, – невесело усмехнулась она. – А ты не боишься?
– Чего?
– Работы со мной.
– Это Яновский тебя попросил?
– При чем тут он? Забудь о нем. Он нас познакомил и этим свое дело завершил. Считай, что за тебя просили твои умершие родственники. Они могут многое для тебя сделать.
– Да что за родственники?!
– Это я тебе потом скажу, когда придет время. Ты же мне веришь?
Он верил. Боялся сильно, правда, но все же верил. Других вариантов он не видел.
Елизавета Сергеевна посмотрела ему в глаза.
– Но только при одном условии.
– Говори!
– Мы только друзья.
– Идет.
– Поклянись!
– Что, так серьезно?!
– Более чем.
– Клянусь.
И Лиза внимательно заглянула в его испуганные, бегающие глаза.
Из личных записок доктора. Отрывок № 3.
Заозерка, 1912 год
А потом была вторая ужасная ночь! То, что происходило после разговора с пасечником, Владимирский мне поведал чуть позднее, подробно описав событие в письме ко мне. Я же, выбравшись из укрытия, сел в сенях на нижних ступеньках и ждал, когда они выйдут. Вот выскользнул из-за двери бледный, дрожащий Симеон и, не говоря ничего, ушел. Я не стал его тревожить.