Сердце грустного шута
Шрифт:
Открыв электронную версию писцовой книги, она читала описи, и некоторые строки воспламеняли ее воображение. Она как бы видела царского писца, кривобокого, сухонького, колесящего по земле в санях или верхом. Как зеницу ока бережет он сундучок с бумагой и чернилами; записывает все, что видит (не считает «женские» души – не велено): погосты, селения с церквами и без, пустоши, крестьянские и бобыльские дворы, вотчины бояр, урочища. Вот он свернул с тракта на юг и поскакал в селенье Холмы: будто гигант, копая болото, набросал кучи земли через дорогу. В глубине всхолмленной чаши заголубело озеро, на низком его берегу встало
А под утро, с рассветом, поскакал он на север в Низкое, хотя и говорили ему, что нехорошее время выбрал для этого путешествия, только лето началось, еще не просохло болото, и много опасных мест; но уже столько лет исходил он по земле, что стал настоящим следопытом, собирателем царского богатства, дошел, не сбился. Да и сельцо не в самом болоте стояло, чуть поодаль. Так себе сельцо, не богатое, земля, правда, вокруг урожаистая, плодоносная; а все покосные луга за ближайшим монастырем закреплены. Туда ему на обратном пути завернуть надобно обязательно. Уже при лучине дописывал он последние строки, декламируя их вслух:
– Сельцо Низкое, три избы, стоит у болота…
– Мы ноня его Васильевским кличем, – встрянул с печи хозяин избы.
– Не! Не сбивай! У меня с прошлой записки обозначено «болото за Низким».
– Так с тех пор почитай лет десяток прошел!
– Менее!
– Може и менее, но за болотом теперь изба стоит, и живет там торговый холоп царский Василий Болотов с бабой своей иноверкой. – Он подвинулся поближе и продолжал рассказ: – Явился после Юрьева дня. У меня остановился. Так баба моя на сносях была, тады девять зим прошло. Ходил в монастырь, да там ему отказали в постое: рабе иноверской не положена келья в святом месте. Ну, подождали они, как топи промерзнут, и пошли место искать. Теперь, как кто туда за клюквой, говорят: ну, мы к Василию, так и стало оно Васильевским. Так и называй. Богатырский мужик: невозможное сообразил и сделал.
– Стоит у болота, называемого Васильевским?
– Вот это порядок! А я во всем порядок дюже люблю.
«Стоит у болота за Низким, называемым в народе Васильевским», – записал писец аккуратненько в строку.
Всякая страсть есть своего рода болезнь, а писец был одержимым исполнителем царевой воли. Но, прежде чем посетить это новое поселение для описи, отправился в монастырь, где, завершив свою работу, побеседовал с отцом настоятелем о новом жильце.
– Объясни мне, холопу царскому, святой отец, что за чудо-юдо за болотом объявилось?
– Васьки Болотова изба! Всем избам изба!
– Да уж посмотрю, не проскочу мимо! А как же он там оказался?
– Провинился купец перед царем: из-за морей жену иноверскую невенчанную привез. А государь волен холопов своих жаловать или казнить. Вызвал его к себе в Александровскую слободу, учинил ему распросную речь. Призадумался. Хороший торговец, честный. И такое мудрое решение принял: раз ты Болотов, жить тебе в болоте. Сможешь выжить – хорошо, не сможешь – пеняй на себя. Царь наш, хоть и грозный, но справедливость любит: выдал ему царскую грамоту, что вблизи Низкого удостоверяется вотчина холопа торгового Болотова Василия и данная земля закрепляется правонаследственной передачей. Это значит, чтобы и дети твои в топях рождались.
– Да, говорят, там изба хороша и огород при ней, – продолжал свой расспрос писец.
– Умен да ловок Васька, он тебе из воздуха товар добудет. Только… – Настоятель зажег лампадку и обстоятельно перекрестился.
– Что только? – крестясь за ним, приставал гость.
– Только от нечистого все!
– Как так?
– Да баба его – ведьма! Из-за нее и сослали. Говорят, книги латинские в Васькиных городских палатах нашли и статую идола римского. Ведь и ко мне на постой просился, да я отказал. Неча латинскими речами смущать монашество! – заключил он строго.
– Свят, свят еси, Боже! Латинскими!
Отстояв заутреню, поскакал писец по тряской сырой дороге, борясь со страхом и предчувствием беды, но работа есть работа. Продвигался осторожно, выбирая перемычки с высокой травой и сосняком. Но правду ему сказали крестьяне, не просохла еще земля. Коня он вскорости потерял, тем и спасся, опираясь на него и вылезая на твердую землю, покрытую кротовыми норками. Здесь его и нашел в полном беспамятстве Василий, отнес в дом, и баба-иноверка неделю поила несчастного писца отварами. Ее шепотом сказанную латынь и веснушчатые руки он запомнил до конца своей жизни.
А через пять лет, когда ехал опять в те места, успокаивая сердцебиение и греховные помыслы, уже не нашел ее. В Низком ему рассказали: ссыльный купец развернул деятельность не на шутку, где дорожки сухие и твердые нашел, где мостки проложил, словом, хорошего и добротного наделал и для себя, и для крестьян. И его жена невенчанная Антонида с бабами развернула деятельность по хозяйству и лечению травами; роженицам помогала, холопов лечила, по дому лучше всех управлялась. Тут и случилось, что завистники донесли обо всем этом. До царя дело дошло, который на то время из-за всяких государственных неурядиц пребывал в плохом состоянии духа, и как до него молва долетела, обрушил на Болотовых свой гнев и опалу.
Рассказали писцу и о боярине из опричнины, что налетел как ураган на здешние места: в руках метла, за седлом собачья голова мотается. Собрал несчатных баб и отвез их в Заозерку, подловив еще и холмовских баб-ведьмачек. Там устроил казнь показательную на берегу озера. Отрубили бабам головы, а тела их сожгли.
После казни земля купца отошла к сельцу Низкое, а сам Болотов повесился. Детей их, дочь и сына, забрала бобыльская семья из Холмов. И было за что забрать, осталось от мамки наследство – цепи золотые да с камнем красоты сказочной!
Цепи! Цепи! Лиза хорошо знала их происхождение, хотя до сих пор была не уверена, что это – те же самые. А если те, то как только они в усадьбе оказались?! Через сколько рук прошли?! Она живо представила, что много раз пытались их украсть, да все смертью воров кончалось. Так и оставили их в покое, зная, что нечистые они. Более никто их не трогал. А бобыльская семья, набожная и трудолюбивая, жила и наживала добра, судя по писцовым книгам. Дочь Антонии потом замуж вышла за одного из Заозерки… Сына Акима забрили в солдаты.