Сердце и Думка
Шрифт:
Нелегкий взглянул, что пишет Поэт. Он переписывал стихи под заглавием: «К моему идеалу Анастазии», и громко произносил каждый стих, передавая его перу:
Я погружался в море жизни бурном; Я все постиг, все испытал, И на челе Урании лазурном Я тайны чудные читал!— Какая молодость и какая опытность! — думал Нелегкий. — Он, верно, перелюбил
воскликнул вдруг Поэт,—
где ты?.. Как сон исчезли Мои надежды, сладкий сон! Как дружно чувства все гигантами полезли На неприступный твой балкон!.. Но взор твой свергнул их!.. о, как душа страдает Вдали от невских берегов!..— Ааа!.. вот что хорошо! вот что кстати! — шепнул Нелегкий. — Так вот что такое Анастазия… Однако ж надо узнать некоторые подробности. Удивительно ли видеть подобную красоту и достоинство и влюбиться! — прибавил Нелегкий над самым ухом Порфирия.
— Видеть! — вскричал Порфирий, — но почти не видеть, взглянуть только, не успеть даже разглядеть — и влюбиться!.. Вот любовь, внушенная свыше!..
— То есть с балкона! — прибавил Нелегкий. — Это чудо! Тут надо особенным образом распорядиться, надо употребить возвышенный, романический способ: сочинить героическую любовь Анастазии!..
Нелегкий свернулся вихрем, закружился по улице и надул что-то в уши бедной дворянке, которая ходила из дома в дом с засаленной челобитной к сиятельным особам.
Она воротилась к окну, подле которого сидел Поэт, вскинула руки, ахнула, вскричала: это он! это он! я нашла его! и — бросилась в дом, вбежала в комнату Поэта, грохнулась к коленам его, обняла их, проговорила: Порфирий, я нашла тебя! умираю у ног твоих!
Она была в камлотовом старом капоте, купавинское изношенное покрывало слетело с ее головы, распущенные волоса раскинулись по плечам.
— Боже мой! — вскричал испуганный Поэт. — Она без чувств! Кто она такая?.. Она назвала меня по имени… Не помню…
Схватив бутылочку лаванды со стола, он начал лить ей на голову, оттирать виски и пульс.
— Порфирий! — произнесла таинственная женщина, приходя в себя. — Порфирий, это ты! о, как я счастлива!
И она устремила на него черные, впалые глаза свои.
— Позвольте узнать… я не имею чести знать… — произнес смущенный Поэт.
— Вы… не узнаете меня! не узнаете! о жестокий!.. — И она зарыдала, закрыла лицо руками… — Жестокий! — повторила она, — зачем
— Анастазия? — произнес Поэт, побледнев, рассматривая черты женщины.
— Да, Анастазия; вы не помните меня, милый, но неверный поэт!..
Она снова залилась горькими слезами и продолжала:
— Вы не помните!.. о, нет, вы только не узнаете меня. Вдали от Петербурга… я изныла, я увяла от страданий любви…
— В Петербурге!.. — проговорил Поэт.
— Да, в Петербурге: помните ли, вы прошли мимо балкона, на котором я сидела… взглянули на меня взором пламенным, страстным… а потом опять прошли и взглянули?..
— Неужели это вы? — вскричал Поэт. — Я самая.
— В Литейной?
— Да. Одного взгляда вашего достаточно было, чтоб погубить бедную девушку!..
— Да вы тогда встали и ушли…
— Я сама не помнила, что делала… я послала вслед за вами, узнать, кто вы; я хотела писать к вам, написала письмо и ждала, когда вы пойдете мимо балкона… но вы вдруг исчезли из Петербурга… Я узнала место, куда вы отправились на службу… в безумии страсти бросила дом родительский… пошла в виде богомольщицы в Киев… искать вас, умереть у ваших ног… На дороге я заболела… и вот видите, что любовь и болезнь сделали из меня!.. Вы меня не узнаете!.. о боже!..
— Милая Анастазия, не плачьте! успокойтесь! — повторял разжалобленный Поэт, сажая ее на канапе подле себя.
— Порфирий! — произнесла она, схватив его руку и прижимая к сердцу. — Порфирий! я хочу только умереть подле тебя!.. Пожалей только обо мне!.. Этого для меня довольно: любить ты меня не можешь… красота моя исчезла… пожалей меня, Порфирий!.. Я для тебя все бросила, отказалась от отца, от матери, от их богатства, от всего!..
— Анастазия! милая Анастазия! сколько жертв! и я… я не оценю этого самоотвержения для любви! о, нет!..
И Поэт, в исступлении чувств, хотел уже обнять Анастазию. Но она отдалила его от себя рукой.
— Нет, милый Порфирий, я могу тебя любить, лежать у ног твоих, смотреть тебе в глаза, быть твоей рабой… но не могу прижать тебя к своему сердцу: я не помрачу моей непорочности, не посрамлю имени отца моего!..
— Ангел! — вскричал Поэт, упав пред ней на колени, — скажи, что ты моя!
— Нет, Порфирий, только закон может назвать меня твоею… но… я не хочу быть твоей женой… Найди жену, которая бы вполне достойна была твоего сердца.
— Ты не хочешь быть моей? нет, ты моя! ты моя, Анастазия! это рука моя! это сердце мое! эти очи мои! все мое!
— Порфирий, Порфирий!
Но Порфирий лобызал уже руки, плечи, голову своей Анастазии.
— Клянусь тебе, ты моя! — повторял он. — Твоя судьба по предопределению соединена с моей.
— Ты клялся, Порфирий!.. любовь моя не может противиться твоей клятве.
Анастазия сжала Порфирия в своих объятиях. Бледное лицо ее загорелось от самодовольствия, глаза заблистали, раскинутые, как смоль, волосы помогли очарованию.