Сердце и камень
Шрифт:
— Но ты ведь в лаборатории... — Сама же от его слов расцветала надеждой, и глаза расстилали ему душистый ковер из цветов до самой родной Новой Гребли.
— Мне и Ленька, мой друг, советовал в село поехать. Говорит, что там лучше всего можно проверить себя. И профессор, руководитель дипломной, и отец. Отец, правда, говорил так, пока я учился. А теперь молчит. «Как хочешь». А мне и самому, сказать правду, не очень хочется в лабораторию. Разве нельзя проводить опыты у вас, в поле?
— О, еще как!.. Только ты сейчас так говоришь... А потом уедешь, забудешь...
Она смотрела в его черные глаза, а у самой сердце замирало в груди. Она хотела
Паровозный гудок болью отозвался в сердце. А когда он затих, Олекса ощутил ужасающую пустоту. Ее не заполнишь ни веселым шумом города, ни улыбками прохожих, ни всплесками днепровской волны. Он корил себя в мыслях: «Почему не поехал с нею? А вдруг кто-нибудь займет место агронома в Новой Гребле?»
Нет, он сегодня же напишет туда письмо и сразу по приезде пойдет к директору института, — а может, уже работает комиссия по назначению, тогда к председателю комиссии, — и попросит, чтоб ему дали назначение в Новую Греблю. Они дадут, они должны дать!
Он поедет, чего бы это ни стоило!
Когда через несколько дней Олекса пришел в общежитие к своему другу Леньке и показал заявление, написанное на имя директора, тот чуть не подавился пирожком. От Леонида Олекса никогда ни в чем не таился. Они уселись на кровать, и Олекса рассказал ему все. Про Оксану, «свадебного отца» коменданта, про свою любовь. Только Леонид — вот уж настоящий чудак! Он всегда противоречит Олексе. Тогда, раньше, укорял его лабораторией, а теперь сказал другое:
— Я давно видел, что ты не способен стрелять по одной мишени. Ты ухаешь сразу по всем. Влюбился ты не впервые...
— Это не то, совсем не то!..
— Вот и я говорю. Если бы в село, да просто ‚так — помогай тебе бог, хоть и несуществующий! Подумай, не сам ли ты свою любовь выдумал? Она, твоя любовь, представляется мне картошкой-скороспелкой. — Это он умышленно, чтобы охладить товарища, подбирал грубые слова. — Ее надо проверить на всхожесть. Потому, может, это не любовь, а... Как бы тебе сказать?.. Монах в тебе взбунтовался... Пройдет время — и скороспелка отойдет.
Олекса вначале оскорбился, а потом рассмеялся. Но переубеждать товарища не стал: разве он поймет?!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Вот и подвел ты черту под своим жизненным балансом, смял и выбросил его в печь. А может, тебе только кажется, что ты испепелил его? Ведь память и дальше выхватывает и бросает на счеты косточки-воспоминания. Да, это не случайно твоя память притянула такое сухое и казенное слово — «баланс». Вся твоя жизнь замкнулась в столбиках холодных цифр. Ты ни в один дом, ни одному человеку не принес ни крошечки тепла. Ни единой искорки!
Но ты оберегал их жилища. Ты прожил, как тебе велела совесть. Совесть человека, совесть коммуниста. Ты не требовал от жизни лишнего, ты сам выбрал свой путь. А искорки! Тебе не пришлось передать из рук в руки свой труд, услышать слова благодарности, уловить ласку чужих глаз. Поэт напишет книгу, художник нарисует картину, кузнец выкует топор... И труд их с благодарностью принимают люди.
А чего, собственно, ты хочешь? О каком тепле ты мечтаешь? Ведь люди тоже отдавали и отдают тебе свой труд.
Тебя просто мучают собственные неудачи. Ты искал не искру, не луч, а огромный костер, который смог бы обогреть много-много людей. Но имей мужество сознаться, что ты взвалил себе на плечи непосильную ношу. Ее несут сейчас сотни ученых во всех уголках Земли. Академики, профессора... Мысли всех направлены на одно. Объединившись, усмирить атом. Сделать покорной людям эту страшную и грозную силу, чтобы она не убивала, а согревала людей, пахала поля, варила сталь, растопляла снега, мчала к звездам могучие ракеты. Это была и твоя мечта. Но ты должен согласиться, что лишь благодаря случаю пришла к тебе мысль о возможности иного пересечения магнитных полей. Тебя включили в группу. И дальше поиски вы продолжали вместе. Но ты не терял надежды, что именно тебе первому сверкнет та искра, которая приведет в действие всю, пока еще неживую, схему. Откуда взялась у тебя такая надежда, порой перераставшая в уверенность? Наверное, от того, что ты только одною ею жил. Тебе казалось, что линии чертежей наиболее туго переплелись именно в твоём сердце. Что сигналы установки «Альфа» быстрее всех ловят твои глаза. Ты напрягал все свои силы, чтобы не упасть под тяжестью. Думалось, положи ты свое сердце — и оно оказалось бы самой надежной твердью, которая способна удержать огромную испепеляющую энергию атома: именно оно, а не свинец и не вакуум — пространство, лишенное воздуха! Но ведь ты не знаешь других сердец! Ты близко почувствовал только еще одно. Сильное, горячее. Миколино сердце.
То, что вы наивно стремились найти тогда, в дни вашей дружбы, было уже раньше вас открыто другими. И это была лишь капля того, что ты искал потом. Однако ты всегда верил в Миколу, в его ум, в удивительную силу его духа. Микола вел и тебя. Но у тебя не хватило силы. Твоя мысль устала. А теперь... Теперь ты должен не выдать никому своей боли. Ты не имеешь права нарушать спокойствие других. Только завистники ноют на людях. Да и чего тебе ныть? Вокруг тебя полный покой. Тихая, мечтательная заводь. Ты избавился от тревог, избавился от забот.
Только лишить себя всяких забот — это значит отказаться от жизни. Чтобы заполнить пустоту, твои коллеги по пенсии прибегают ко всему. Одни засыпают редакции метелицами воспоминаний, другие слоняются по магазинам, третьи — бывают и такие — ссорятся между собой из-за былых заслуг, роются в старых походных мешках: «В краевом музее моя фотография одна, а Сидоровых — две. А кто он и кто я!..»
И только? Нет, неправда! Многие из них читают лекции, заседают в хозяйственных советах, учат молодых. И хорошие воспоминания — тоже на пользу людям».
И так целыми днями дума теснила думу. Привыкший к напряженному труду мозг всеми силами стремился побороть тоску и безделье. Уже вторую неделю Федор, просыпаясь по утрам, видел над головой потрескивающуюся матицу отцовской хаты. В первые дни не утихал в Кущевой хате скрип дверей — это наведывались родичи, знакомые. А потом пришла тишина. У каждого своя работа, свои хлопоты. И Федору казалось, что тишина эта окутала собою весь мир.
После прогулки на гору Федор три дня пролежал в постели. Вскоре они вдвоем с батьком ввинтили в осокорь, что растет под окном, крюки с чашечками, протянули от Василевой хаты провода, и Федор установил динамик. С той поры маленький динамик с латунной сеткой стал его постоянным собеседником. Он, подобно глухому деду, говорил без умолку сам, оставляя без внимания слова Федора, перебивая его мысли.