Сердце и камень

Мушкетик Юрий Михайлович

Девушка не подозревала, что сегодня круг ее слушателей увеличился. По тропинке между камышами шел с больним чемоданом длиннолицый хлопец. Фуражку он нес в руке, и ветер лохматил черные волосы, а в них — одна длинная седая прядь. Хлопец шагал все быстрее, быстрее, уже и тропинка не поспевала падать ему под ноги своими витками, и он орошал мокрой травой новые, недешевые ботинки. Тяжелый чемодан оттягивал руку, почти волочился в траве.

— Оксана! Здравствуй, Окса...

— Ой! — оборвала песню Яринка и закрылась локтем. Однако сразу же и отняла руку. — Это вы меня?..

— Нет... То есть его, — пытался

оправдаться хлопец, указывая на бычка.

— Так его зовут Цезарем, — сверкнула чистыми, словно утренняя роса, зубами девушка.

— Теперь буду знать. По этой тропинке я попаду в Новую Греблю?

— Попадете.

«Кто же это так рано идет тропинкой?.. «Оксана!» А, значит, похожи немножко... Погоди, погоди. Да это ж, наверное, тот агроном. Вот радость Оксане!»

И сразу запрыгала на одной ноге, радуясь Оксаниному счастью. Агроном оглянулся. И Яринка бросилась на покрытую росой траву. А когда поднялась, то камыши уже скрыли хлопца.

«Оксана сохнет по нем. А он совсем не такой, как расписывала его». И Яринка капризно выпятила губки. Послушать Оксану, так этот агроном красавец. А он с лица — прямо как девушка. Зато Оксану любит, вот ведь приехал. А любит ли меня кто-нибудь?»

— Любит? — нагнулась она над ручейком и ответила сама: — Откуда тебе знать, что такое любовь? Ты холодный. А вон они знают! И вон те двое голубков, которые дважды на день пролетают надо мною. И всегда в паре. А камышевка? Она наверное, знает. А те плотвички, которые резвятся в быстрине? Вишь, и они либо парами, либо табунцами. А кто же меня полюбит? Курносый Кирей? — И прыснула со смеху, да так, что даже телята, задрав хвосты, разбежались по лугу. — Глупые, глупые, но и хорошие!

Она однажды уронила нарочно в водоворот шелковую косынку, но Кирей только бегал вдоль берега да размахивал над ручьем лозой. Так и пришлось самой нырять в быстрину.

А этот агроном любит Оксану. Да и как ее не любить? Сестра и в самом деле хороша.

Вечером Яринка с Оксаной собирались в кино. Яринка, торопя Оксану, то и дело дергала ее за рукав, но та все прихорашивалась, завивала горячими щипцами густые волосы, старательно укладывала их, а потом вдруг схватила Яринку и завертела ее в своих объятиях, сразу уничтожив плоды своей получасовой работы, да еще и обожгла щипцами руку Яринке.

— Кому любовь, а кому одна напасть!

Олекса ждал их у конторы. Яринке было смешно, как они, шагая рядом, жали друг другу руки, думая что она этого не замечает.

Клуб в селе — новый. Он вполне мог бы стать рядом с городскими клубами, а некоторые из них даже и потеснит высоким кирпичным плечом. Пусть его фасад не из гранита, зато веселый. Вместительное фойе, мерцающие люстры, уютный, опрятный зал с новенькими стульями.

Билеты взял Олекса. И Оксана теперь уже не возражала. Девушки любят, когда парни покупают им билеты, угощают конфетами, делают подарки, то есть когда они щедры. Ведь подарки — это единственные материальные доказательства их любви, которые можно взять в руки, приложить к сердцу, когда останешься наедине с собой, и даже поговорить с ними.

Фильм этот Олекса уже видел: «Весна на Заречной улице». Но он как будто заново и совсем по-иному воспринимал его.

Домой возвращались втроем. Яринка чувствовала себя как лишний игрок возле шахматной доски, но не знала, как оставить их.

— Хороший фильм, — почему-то вздохнул Олекса. — А песня какая!.. Про улицу...

Яринка не знала, что и эти его слова предназначены не им двум, а только Оксане. Это ведь та, киевская, улица, где находится общежитие, стала главной для них обоих. Если бы знала, может, и не сказала бы такого:

— Песня хорошая. Только в нашем селе уже давно ее знают.

— Как это знают? — улыбнулся Олекса.

И эта улыбка немного обидела Яринку.

— А так. Слова только другие, а мотив старой песни. Не верите?

Она остановилась, повела рукой и как бы взлетела в темноту песней:

В моiм садочку айстри бiлi Схилили голови в журбi, В моему серцi гаснуть мрii, Чужою стала я тобi.

А где-то вдалеке, уловив эти первые слова, откликнулись еще два девичьих голоса и понесли песню в другую, противоположную сторону:

...Стояла довго пiд вербою, Поки осiннiй впав туман.

Олекса не спорил. Песня поразила его. Неожиданно она вошла в его сердце этими новыми для него словами.

Оксана попросила Яринку не запирать дверь:

верно, боялась матери. Она пришла вскоре. Быстренько разделась, нырнула под одеяло к Яринке, в ее тепло.

— Яринка... — Оксана обняла ее, но так ничего и не сказала.

Месяц вскарабкался на самую вершину груши, заглядывал к девушкам в комнату. Яринка погрозила ему пальцем.

— Лысый с нами заигрывает. А знаешь, Ксана, — засмеялась вдруг она, — у тебя сейчас такие глаза, как у моих телят. Неужели и они все влюблены?

Но Оксана не слышала этого. А может, не поняла смысла ее слов. Ее мысли бежали сейчас по окутанной тенями улице к конторе, вслед за Олексой. «Приехал, приехал!» — до сих пор звенели серебряные кузнечики в сердце. Ее любовь распускалась, как дивный цветок. И она заплакала.

— Чего ты, Оксана?

— Хорошо мне!..

— Чего ж тогда плакать? Я, если бы влюбилась, смеялась бы. Любовь — это ведь что-то такое... Чтоб лететь над землей и петь, петь!.. Петь и смеяться. Правда?

— Правда, — прошептала Оксана, хотя сама не была уверена в этом.

— Оксана, — снова попыталась вернуть ее мысли к действительности Яринка, — а у кого твой Олекса будет жить?

— Не знаю. К Шарихе его послали, а Шариха почему-то не приняла. В конторе эту ночь переночует, — и вздохнула.

Ей уже жаль было Олексу.

— А знаешь что? Пускай он к дяде Федору идет. Бабка Одарка и обед приготовит, разве ей не одинаково, на двоих или на троих? И дяде Федору будет веселее. А то он теперь один, грустный какой-то...