Сердце и камень
Шрифт:
Песню вспугнули шаги. Екнуло сердце, ударило в грудь. Шагнула навстречу, стала под яблонькой. Туман спрятал людей, оставив Оксане только их голоса.
— ...И про всех вот так?
— Хотите, и про вас спою.
— Если так, как про Реву, лучше не надо.
И покатились Оксане под ноги раскаленные гвозди — Олексин смех.
— Смотрите, здесь лужа. А
— А вы перенесите. Только не уроните.
Оксане чудятся в Яринкином голосе лукавые нотки. И она напрягает слух.
— Вас — никогда в жизни!
Оксана вздрогнула, как подрезанная косою былинка. Попятилась в огород. Слова те — иглой в сердце. Вот какой он! А она, Яринка... Разве не знает, что стежка сбегает огородами.
Едкий туман обступил Оксану со всех сторон. И в том тумане она одна, одна во всем мире. Никто не утешит, никто не поможет. И она забилась в нем, как рыба в сети, беззвучно, в отчаянии.
Огромным усилием собрала волю, чтобы не крикнуть в ночь, не выдать накипевшей обиды, и поспешила в хату, чтоб не подумали, будто она следит за ними.
Яринка пришла через несколько минут после Оксаны. Странно, Оксана уже в кровати. Яринка подсела к сестре на кровать, тронула рукой за плечо.
— Оксана!
Молчание.
— Не прикидывайся. Я же слышала, как ты отпирала хату. И боты вон не помыла...
— Вы что, одурели, девки, с ума посходили? — сердито, отозвалась со своей половины Липа. — А ну, идите вечерять.
Оксана повела плечом, рывком набросила на голову одеяло. Яринка поняла: она не шутит, не хочет разговаривать.
Такого между ними еще не было. Если ссорились, то спешили высказать обиду. А потом или слезы, или поцелуи. Чаще поцелуи. А сейчас...
«Чего это она? — пыталась отгадать Яринка. — Обидела я чем-то ее или Олексу? Как будто и слова не сказала плохого».
Ой, не ревнует ли Оксана ее к Олексе? Как не подумала об этом раньше. Чудная! Разве он ей нужен? Он хороший, с ним интересно говорить. Сердить его. Он тогда, как порох. А глаза его словно раскаленные угли на ветру. Это и все. Ох!.. Как убедить Оксану в этом?
— Оксана, Оксана, сеструшка!
— Уходи, — зло, сквозь слезы проговорила та.
Молча взяла Оксанины боты, пошла с ними на кухню. «Переспит злость, и завтра будет, как солнышко! Тогда я ей и скажу».
Утром проснулась — постель Оксаны уже убрана. Только подушки — Оксанино комнатное царство — не ровной башенкой, а набросанные одна на другую, накренились к стене.
На дворе нудный, как песня сверчка, дождь. Снова телята будут месить весь день грязь в загоне. Нет, она все равно выгонит их сегодня. Хоть на пастбище сейчас только мокрая ботва да перепревшая отава, а все же что-нибудь нащиплют телята за день. А в кошаре на сто штук — десять охапок сена на весь день.
До Яринки долетает от коровника запах картофельного жома; вон бестарка с волами возле двери коровника. Видно, коровам начали уже возить жом. Нужно и себе взять хоть ведерко для телят.
Бросив на кошару дождевик, Яринка обходит вокруг бестарки. Завидев под бестаркой порожнее ведро, схватив его, погрузила в холодное желтоватое месиво.
— Оставь, оставь, воровка, ведро! А не то... — раздался голос Оксаны.
Если бы осеннее небо разразилось громом над ее головой, Яринка не была бы поражена так, как этими словами.
Глаза сестер встретились.
В глазах Оксаны — зеленые, ранее незнакомые Яринке отсветы. Губы стиснуты крепко, до синевы.
— Оставь ведро...
Оксанины слова — пригоршня колючего инея за воротник. Пылая от оскорбления, Яринка не знала, что ответить.
— Разве он твой? — спросила она.
— Мой. Весь мой.
— Ее, — сказала удивленной Яринке доярка тетка Ганна, несшая на плечах кукурузную ботву. — Это они вдвоем с Ревой рекорд выколачивают с пойла. А не выколотят, пойлом на молокопункт сдавать станут.
Яринка забыла об обиде. Тихая и кроткая тетка Ганна — и вдруг говорит такое! Как же тогда другие осуждают ее сестру! И разве не за что? Нет, здесь что-то не так!.. Наверное, Рева обсолодил, ослепил ее Оксану.
— Ксана, это правда?: Не слушай ты Реву...
— А тебе что, завидно? Завидно? — Оксанин голос зазвенел на высоких нотах. — И Рева и все правление меня поддерживают. И есть за что. Я больше всех в области выдою.
И это говорит Оксана! Кто осыпал ее этим дурным хмелем, кто растравил ее сердце? Чего кричит, почему не слушает никого?
— Гляди, Оксана, — проговорила горько и предостерегающе сестра, — чтоб не надоила ты себе горя...
Но потом, отойдя в сторону, подумала, и новое сомнение закралось в ее сердце.
А может, не права и она, Яринка? Может, сама дала какой-то повод Олексе?.. Ведь она всегда приветлива с ним, весела...
Ну, и что в этом плохого? Ведь это по-товарищески.
Она запуталась в своих мыслях. Но чувствовала: здесь что-то не так...
«Отстаньте вы оба! Нужен он мне, твой ветрогон Олекса! — подумала Яринка раздраженно, хоть и не знала точно, кому адресовала свою досаду. — Разве ж он способен пройти по жизни, как по туго натянутому канату, без страха, без колебаний? Пройти с песней, со взглядом, направленным только вперед? Способен крепко схватить за руку тех, кто вырубает леса, иссушает реки, топчет посевы, разнотравье? И даже, если бы и был способен, все равно...»
Но и эти мысли не приносили успокоения. Нужно было что-то делать. Но что? Что?..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Еще с утра Федор, как с коршуном, боролся с хищной мыслью.
Что тебе надо? Я не должник твой. Лети к тем, у кого нечиста совесть, долби, растравляй — свежая рана всегда быстрее затягивается. А я для тебя — камень. Глухой, поросший мхом. Только — с болями. Болят проклятые ноги, болят неживой, страшной болью. Говорят, что те, у кого отняли их совсем, еще долго ощущают боль в ногах.