Сердце искателя приключений

Das Abenteuerliche Herz. Zweite Fassung. Figuren und Capriccios

Sizilischer Brief an den Mann im Mond

Ernst J"unger

Sizilischer Brief

an den Mann im Mond

(S"amtliche Werke. Bd. 9. S. 11–22.

Впервые напечатано в 1930 году)

Приветствую тебя, маг и друг волшебников, друг одиноких, друг героев, друг влюбленных, друг добрых и злых, хранитель ночных тайн! Скажи мне, ведь если есть кто-то

посвященный, значит, есть нечто большее, чем возможно знать?

Я хорошо помню тот час, когда твой лик, большой, внушающий ужас, появился в окне. Твой свет проник в комнату как призрачный меч, от прикосновения которого всякое движение замирает. Восходя над широко раскинувшимися каменными обителями, ты видишь нас спящих, плотно прижавшихся друг к другу, с бледными лицами, как те несчетные белые личинки, что покоятся в дальних ходах муравейника, пока ветер гуляет в бескрайнем еловом лесу. Мы должны представляться тебе обитателями морской бездны, фауной океанских глубин, а может быть, и вовсе какими-то невиданными существами.

Моя небольшая комната тоже как будто лежит на дне моря, я сижу на кровати, объятый одиночеством, нарушить которое не под силу ни одному человеку. В этом странном свете обычные предметы подобны безмолвным и бездвижным моллюскам, прикрытым завесой водорослей. С ними произошло какое-то загадочное превращение, и, может быть, за этой маской они скрывают тайну жизни и смерти? Кому не знакомы эти минуты неопределенного ожидания, когда мы чувствуем поблизости присутствие неизведанного и чутко прислушиваемся в надежде уловить его голос. Тогда в каждом шорохе нам начинает чудиться нечто таинственное. В потрескивании перекрытий, в легком звоне бокала, которого коснулась невидимая рука, как будто само пространство заряжено напряжением некоего существа, жаждущего смысла, ловящего неясные сигналы.

Язык научил нас крайне презрительно относиться к вещам. Громкие слова подобны сетке координат на географической карте, но разве горсть земли не больше всей мировой картографии? В былые времена именование безымянного являлось жизненной необходимостью. На обветшалых оградах или придорожных столбах начертаны знаки, которых не замечают идущие мимо горожане. Но бездомный бродяга умеет читать их, они служат ему ключом к тайнам этой местности со всеми ее опасностями и укромными местами.

Ребенок тоже такой бродяга, ведь он только недавно вышел из темных ворот, оставив за спиной нашу вневременную родину. Оттого-то он еще способен понимать рунический язык вещей, который говорит о глубоком родстве бытия.

В те дни я боялся тебя, боялся твоего недоброго магнетизма и верил, что стоит раз прямо взглянуть на твой мерцающий светозарный лик, как, лишившись привычного земного притяжения, я тут же окажусь втянутым в пустоту космического пространства. Порой мне снилось, будто, оставив всякую осторожность, я в белой ночной сорочке до пят уносился как безвольная щепка по волнам яростного потока, возносясь над ландшафтом, в глубине которого прятались ночные леса, а крыши деревень, дворцов и церквей отливали черным серебром. Вся местность как будто обращалась к моей душе на угрожающем языке какой-то неведомой геометрии.

Во время этих полетов во сне тело мое деревенело, большие пальцы ног загибались к ступням, кулаки сжимались, а голова откидывалась назад. Я не испытывал страха: мною владело чувство безмерного одиночества в пустынном мире, которым правят таинственные молчаливые силы.

Потом этот образ сменился огнями северного сияния, первые всполохи которого заставляют горячие и гордые сердца биться чаще.

Порой приходится стыдиться безумия своих экстазов, затем понимаешь их важность. Ведь нет сил отказаться от восторга познания, от ощущения того, что за каждым триумфом жизни скрывается абсолютное, что просвещение глубже любого просвещения, ибо в нем скрыта как искра вечного света, так и тень вечного мрака.

Свет мешается с тьмой! Устыдится ли храброе сердце этого рывка в бесконечность? Одиночества солдата в осадных траншеях, измеряемого миллиметрами и секундами? Вылазки за нейтральную полосу, где с математической точностью выстроена неприступная линия обороны с постами часовых и поблескивающими дулами пулеметов и фантастических орудий?

Мысль сознательно замирает на границе, где числа становятся символами, кружит возле обоих полюсов бесконечного, возле атома и звезды, и собирает военные трофеи на бесконечном поле возможностей. Неужели ни разу не случалось ученику чародея, заглянув в хищный искусственный глаз телескопа, испытать восторг при виде вращения зубчатых колес вселенной, которые и не снились ни одному психологу?

Здесь возникает опасность, но тот, кто любит опасность, любит и опасные ответы. И чем острее вопрос, тем острее будет ответ. Свет более заметен ночью, нежели днем. Кто почувствовал вкус сомнения, тот обречен на то, чтобы отправиться на поиски удивительного не по эту, а по ту сторону ясности. Кто хоть раз усомнился, тот должен сомневаться сильнее, если не хочет отчаяться. Что ты разглядел в бесконечном, некое число или некий знак? Этого вопроса достаточно, чтобы в ответе на него обнаружился тот или иной склад ума. Но каждый должен занять свою позицию, чтобы в принципе суметь дать ответ. Счастлив тот простак, что не знает запутанных тропинок сомнения, но какое же это упоение идти по самому краю бездны!

Тем не менее в какой-то момент я не удивился, узнав, что черты лунного человека были сложены игрой светотени равнин и кратеров, пыльных морей и потоками застывшей лавы. Я вспоминаю странное признание Свидригайлова, когда он высказывает подозрение, что вечность – это всего одна пустая комнатка с белыми стенами, и по всем углам черные пауки. Ты туда входишь, и вот и вся вечность.

Да, а почему бы и нет? Мы дышим и не замечаем воздуха. Так и тот не замечает потустороннего, потому что для него и так вся жизнь – сплошь привидения.

Значит, нам нужна новая топография.

Коловорот мыслит иначе, чем клещи, захватывающие последовательно то одну точку, то другую. Сверло рассверливает материал вращательным движением, но в каждой из множества точек, которые проходит спираль, острию сверла придается усилие и направление [1] . Это отношение между случайным и необходимым, которые не только не исключают друг друга, но взаимно обусловлены, в равной степени присуще понятиям и образам того языка, который претендует на предельную возможность понимания. Каждое слово в нем поворачивается на своей бессловесной оси. Это язык моей мечты, он должен быть предельно ясным и в то же время темным, как выражение некоего высшего одиночества, ведь только так человек делается способным к высшей любви. Существуют кристаллы, способные преломлять свет только в одном направлении.