Сердце крысы
Шрифт:
Он встал и обнял меня за плечи.
Не так уж часто шеф называл меня Малышом! Да ещё эти квазиэротические жесты…
Это прозвище он дал мне ещё тогда, на заре нашего институтского строительства. Меня подобный поворот событий ободрил, и я слегка охамел – мне захотелось поболтать на равных. Я заговорил громко, с апломбом, усевшись в кресло напротив и заложив ногу на ногу.
– Эмоциональные нагрузки сами по себе не так уж и страшны, – вещал я, раскуривая сигарету и покачивая ногой (чего не следовало делать хотя бы потому, что мои шузы на липах в изобилии несли
– Это вы мне хотите сообщить? («мне» – врастяжку и подняв брови до самой прически!)
Лицо его сделалось, как обмылок. Но меня понесло, и сбиться с ритма уже не представлялось возможным.
Я откинулся на спинку кресла так резко, что моя лихая голова чуть было не слетела с плеч.
– Пардон, – сказал я, – думаю, журавля мы всё-таки поймаем.
– Пожалуй, вы правы, – сказал шеф, внимательно разглядывая свои ногти. – Теперь я вижу, что у вас всё получится. Человек заболевает не от избытка эмоций, а от их недостатка, как это ни покажется странным.
Я приводил какие-то (не очень веские, а то и вовсе схоластические) соображения, но он, резко прервав меня, вдруг сказал:
– Я вижу лишь одну, но очень серьезную проблему в том, что вы сейчас мне тут рассказали. Вы смешиваете эмоции, как основу жизни души, и нервические состояния, сопровождающие различные движения психики. Вот в чем ваша главная ошибка.
Он стоял ко мне вполоборота, и я прекрасно видел, как его глаза за толстыми стеклами очков сверкнули красной смородиной. Я отчетливо видел его профиль, если только это можно так назвать – Оооо! Этот большой горбатый нос, низкий разрез рта, скошенный подбородок…
Я зажмурился, чтобы отогнать наваждение. Он молчал, и я слегка приоткрыл левый глаз – на лице шефа важно и плавно шевелились длинные белесые усы! Я зажмурился снова. Он первым прервал молчание. Сказав «кхе-кхе», он подошел к большой клетке, указал на одну из сидевших там крыс и сказал:
– Вот эта – самая эмоциональная. Но какое сердце! Успешно перенесла все методики, за ней стоит понаблюдать.
– Я знаю эту нахалку, она – самая крупная и никогда не прижимает уши, когда на неё смотрит человек.
Ей-Богу, крыса смотрела на меня с презрением!
Демонстративно усевшись на край кормушки, красотка тщательно умывалась. Вистары очень и очень чистоплотны, они проделывают этот ритуал несколько раз в день, однако на сей раз крыса не просто умывалась, она как бы говорила нам – я умываю руки.
Крепкие задние лапы, длинные и сплющенные, как у аквалангиста, ступни. Передние лапки похожи на ручки маленькой куклы. Быстро, как если бы она взбивала коктейль, терла крыса свою красивую, башмачком, мордочку. Три-четыре быстрых, как молния, движения, потом – трёх-трёх пыль с ушей…
Покончив с уборкой верха, она принялась за бока, затем вылизала лапки-ручки, прочесала коготками задних лапок бока от позвоночника до брюшка, и только после всего этого взяла, как хворостинку, свой длинный хвост и быстро продернула его через пасть, как если бы это было простое игольное ушко, а хвост был бы ниткой.
Закончилось священнодействие обсасыванием розового кончика хвоста, самых его чешуек.
Всё это время мы для неё будто и вовсе не существовали. Умывшись, крысы сладко зевнула во всю пасть, продемонстрировав нас сапфирно-розовый язычок и два длиннющих желтых резца снизу. Затем она устроилась на полу клетки, положив морду между передними лапами, как это делают собаки, и прикрыла глаза, сквозь белесые реснички они посверкивали алой смородиной.
И только хвост выдавал её беспокойство – он подрагивал так, словно это был провод под напряжением и, через него пропускали несильные, но частые разряды тока.
– Нагла, мать! – восхитился я беспримерным поведением подопытной крысы.
– Но чертовски хороша при этом, – согласился шеф и улыбнулся без обычной теперь, почти дежурной иронии.
Больше о новом эксперименте разговора не было. Но за неделю до Нового Года на доске объявлений был вывешен приказ по институту – мне и Майе поручалось квартальное исследование века. Мы должны были изучить и запротоколировать развитие стресса, приводящего к инфаркту миокарда, у крыс различного группового уровня от крысы альфа до крысы омега…
Альфа и омега определялись степью социализации крысы – то есть её социальной активности.
15
Нет, конечно, Пасюк всё ещё оставался нашим вожаком, что бы там ни говорили злопыхатели. А таковых развелось пропасть сколько!
Где-то поднахватались новомодных идей о «свободе брюха» и пошел вселенский хай: «никакой власти не признаем, кроме власти своих собственных желаний!».
Пасюк тогда много говорил об одичании стаи, утратившей Истинное Знание. Зачем подчиняться Общему Порядку, если нет в этом никакого Высшего Смысла?
Но что такое – Высший Смысл? Истинное Знание?
И что это за Общий Смысл?
Зачем рядовой крысе вообще задумываться над этим? Она рождается, живет и умирает, руководствуясь понятными ей мотивами – жить надо. Потому что тебя родили на свет, и ты должен сделать всё то, что обычно делают все вокруг – и лишь сделав всё это, можно смело умирать. Иными словами – надо есть, пить, размножаться и в меру развлекаться… Пока жив.
Какой ещё Высший смысл?
Пасюк проповедовал: «Когда утрачивается Высшая Целесообразность в жизни стаи, жизнь каждой отдельной крысы утрачивает всякий смысл, даже если она и не подозревает об этом. Жизнь такой крысы не стоит и шерстинки из хвоста…».
Всё в нашем обществе пошло кувырком и надежды на то, что всё когда-нибудь уладится, становилось всё меньше и меньше.
Молодняк быстро усвоил все премудрости лжи и лести. Все понимали, что им всюду говорят ложь, но все делали вид, что во всё это искренне верят. И только крыса с вывихнутыми мозгами могла себе позволить иное поведение – быть правдивой.
Сикофанты и деляторы, прочая охлократическая муть… Прежние стукачи эпохи застоя просто младенцы рядом с ними!
А сколько зауми внезапно развелось вокруг попранных идей «титанизма-утопизма»!