Сердце матери
Шрифт:
Так между усадьбой и деревней усилиями полицейских была воздвигнута стена…
Стрекочут кузнечики. Вьются вокруг лампы ночные бабочки… Все как прежде. И все иначе…
Володя смахнул с бумаги мошкару, разгладил рукой книгу и заставил себя вчитываться в строчки «Юридической энциклопедии». Через три недели с небольшим он станет студентом юридического факультета Казанского университета. И уже сейчас старается включить себя в ритм студенческой жизни. Он должен явиться в аудиторию не раздавленным горем потери старшего брата, а собранным и стойким.
В саду послышались чьи-то тяжелые
— Здравия желаем, Володимер Ильич. — Старик снял картуз и поклонился.
— Здравствуйте, дедушка Карпей. Что вас привело в такой поздний час?
— Беда привела, Володимер Ильич. Я понимаю, у вас свое лихое горе…
— Я сейчас выйду, дедушка Карпей.
Володя накинул на плечи гимназическую тужурку и вышел на крыльцо. Над вязами сверкали яркие звезды.
— Присядем, — сказал Володя.
Карпей, кряхтя, тяжело опустился на ступеньку.
— Что за беда? Что случилось, дедушка Карпей?
— Светопреставления люди ждут в пятницу. Прихода антихриста. Земля, говорят, разверзнется, скот и избы в тартарары провалятся, люди в геенне огненной сгорят.
— Кто говорит-то?
— Все говорят. Гуртовщики сказывали, которые скотину намедни гнали на убой в Казань. Юродивые люди приходили, говорили, что в пятницу конец света будет. Закупщики из городу приезжали, скот закупать. Яков Феклин согласился свою лошадь за четверть цены продать, все равно погибнет.
Володя встал:
— Вот, вот, вот! На лунной тени толстосумы наживаются. Сами-то они грамотные, понимают, что никакого светопреставления не будет, а людскую темноту используют. Но скажите, дедушка Карпей, если все погибнет и провалится в тартарары, зачем им скот покупать, на тот свет его с собой не возьмешь?
— Нет, зачем он там? — согласился дедушка Карпей. — Но ведь все говорят. А дыма без огня не бывает.
— Не бывает, — согласился Володя. — Вы разумный человек. Не верьте разным слухам. Седьмого августа, в пятницу, будет солнечное затмение. Об этом давно уже во всех газетах пишут. Скотопромышленники газеты читают и решили на этом поживиться. Уговорите, дедушка Карпей, людей не разоряться. Пусть они этих закупщиков вон гонят и скотину не продают за бесценок.
— Не поверят мне. Может быть, вы сами в деревню пойдете да мужикам все объясните?
Володя ответил не сразу.
— Нет. Наше появление сейчас в деревне может быть неправильно истолковано. Запугали ведь полицейские крестьян. А рано утром в пятницу мы придем в деревню. Я и Оля.
— А Марья Александровна? Она ведь для наших баб что мать родная. Сорок лет, поди, она вместе с ними.
— Я не хотел бы причинить маме лишнюю боль. Аня болеет, никак не может оправиться после тюрьмы и гибели брата.
— Да, да. Понимаю. Вы теперь, Володимер Ильич, за старшого. Коли моя помощь в чем нужна, я завсегда готов… если живы будем. А это, — Карпей пододвинул Володе плетеную корзиночку, прикрытую лопухом, — это малина лесная для Марьи Александровны. Пусть не побрезгует.
Карпей ушел.
Володя
— Старший, — повторил Володя вслух, словно взвешивая это слово и постигая его значимость.
Старший — стало быть, ответственный за все: за судьбу всей семьи, за здоровье мамы и Ани, за будущее Оли, Мити и Маняши. И за судьбу деревни Кокушкино тоже. Нет, не только Кокушкина. Отец, Илья Николаевич, считал своим долгом сделать Симбирскую губернию сплошь грамотной, просвещенной, Саша думал о судьбе всего народа и считал себя лично ответственным за его будущее… Лично ответственным.
Легкая рука легла на плечо Владимира.
— Володюшка!
— Мамочка! Я тебя разбудил?
— Нет. Я не спала и все слышала. Я тоже пойду в деревню. Людям будет спокойнее, если мы будем рядом. Постараемся им объяснить, успокоить.
Ночью с четверга на пятницу Ульяновы отправились в деревню. Мария Александровна, Володя и Оля. Анна осталась дома с младшими. В избах светились огоньки. Никто в эту ночь не ложился спать. Люди сидели семьями на крылечках, одетые, обутые, собравшиеся в дальний путь. Малыши спали на руках матерей. Во всех избах горели перед иконами лампадки, и старики, стоя на коленях, клали земные поклоны, молились о спасении души, об отпущении грехов.
Мария Александровна присела на скамеечку у крайней избы рядом с хозяйкой Настасьей, — знала ее давно, была на ее свадьбе. Три девочки жались к матери. Настасья, распознав в темноте Марию Александровну, припала ей на грудь, расплакалась.
— Что ж ты младшеньких-то бросила? Как они без тебя на тот свет отправятся? Всем вместе надобно, — причитала Настасья.
— Полно, полно тебе, Настасья. Ничего плохого не произойдет. Поверь ты мне. Будет солнечное затмение.
— Вот так и юродивый говорил: поначалу погаснет солнце, потом затрясется земля, разверзнется…
— Не будет никакого землетрясения.
— Ой ли? — с сомнением покачала головой Настасья. — Откуда тебе воля божья известна?
— Да ученые давно все объяснили. Много веков назад…
В другой избе Оля установила на столе теллурий, который принесла с собой, и объясняла ребятишкам, как Земля вращается вокруг Солнца и вокруг своей оси, а Луна оборачивается вокруг Земли и сегодня на некоторое время окажется между Землей и Солнцем. Тень от нее упадет на Землю.
— Что ты неправду говоришь, — возразил Оле татарский мальчик Мустафа. — Солнце большой, луна маленький.
— Окно больше твоей руки? — спросила его Оля.
— Ну и что?
— А вот ты прищурь один глаз, а перед другим выставь ладонь, и ты будто заслонишь ладонью окно.
Мустафа и другие ребятишки щурились, вытягивали ладони.
— А я рукой соседнюю избу закрыл, — радостно сообщил Васятка, сын бурлака.
Владимир беседовал с мужиками.
Старый мельник, который перед тем рассказывал, как выглядит антихрист — главный черт, с рогами и копытами, с длинным хвостом, изо рта огненный язык высовывается, — описывал так, будто с ним лично знакомство водил, а выслушав Ульянова, схватил свой картуз и, бормоча себе что-то под нос, вышел вон.