Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
Шрифт:
Мейе вздохнул:
— Этого не знает никто. Но, судя по всему, учитель в Париже. Что с ним будет? Я думаю, народ не даст его в обиду!
— Да, ты совершенно прав, мой милый, — раздался вдруг громкий голос за нашими спинами. — Народ в обиду меня не даст. А что касается всех этих отцов-сенаторов и их подголосков из ратуши и Ассамблеи — они не посмеют. Теперь они боятся меня больше, чем когда бы то ни было, и готовы заигрывать со своим обличителем всеми силами и средствами!..
Мы вздрогнули и обернулись. Мы не слышали, как вошел он, но это был он. Скрестив руки на груди и высоко подняв голову, Марат улыбался нам улыбкой победителя.
— Ну, друзья, хватит изумляться. Перед
У подъезда нас действительно ожидала карета с гербом… мэра города Парижа!..
— Ого! — воскликнул Мейе. — Одно из двух: или вы собираетесь везти нас не к Итальянцам, а в Шатле, чтобы не скучать в тюрьме одному, или же вы в фаворе у господина Байи!
Марат рассмеялся:
— Ты умница, Мейе, ты верно взвесил шансы; но второе из твоих предположений ближе к истине, чем первое: я и правда в фаворе, но только не у господина Байи, а у господина Лафайета!
— Не шутите так пошло, учитель!
— А я вовсе и не шучу. Впрочем, садитесь, друзья, обо всем поговорим по дороге…
Рассказ Марата был удивителен.
Утром 9 октября, спасаясь от жандармов, он укатил в Версаль, где его надежно скрыл Лекуантр. Марат написал в Учредительное собрание, требуя справедливости, требуя оградить его от преследования ратуши, сам побывал на заседании Ассамблеи, в то время еще остававшейся во дворце Малых забав, но все это не имело успеха — лидеры Собрания отнюдь не стремились прийти на помощь Другу народа. Понимая, что отныне его убежище может быть открыто, Марат оставил Версаль и вернулся в Париж, где поселился у одного своего друга в районе Монмартра. Здесь он узнал, что его типография и станки конфискованы, а издатель и компаньон его, Дюфур, убоявшись ответственности, поспешил от него отречься. Однако Марату удалось выпустить два новых номера — те самые, которые мы читали в момент его прихода.
— Я жил весьма уединенно, — продолжал Марат, — не тратя, впрочем, как вы видели, времени даром, пока мое новое местожительство не открыли и в один прекрасный момент не появился отряд вооруженных стражей порядка, чтобы препроводить меня в ратушу… Должен вам заметить, что к этому времени я успел завершить переговоры со славным дистриктом Кордельеров, с которым меня связывала старая дружба. Еще из Версаля я писал председателю дистрикта Жоржу Дантону, и теперь бесстрашные Кордельеры не побоялись предоставить мне жилье и типографию, находившиеся под их охраной, на улице Ансьен-комеди. Таким образом, отправляясь под конвоем в ратушу и не сомневаясь, что меня направят в одну из тюрем, я не слишком трусил, будучи уверен, что найдутся люди, которые меня оттуда вызволят…
И что же вдруг оказалось? Меня и не подумали арестовывать! Советники ратуши встретили своего обличителя довольно почтительно, а один из них, мой старый знакомый, даже раскрыл объятия!.. Я не успел прийти в себя от изумления, как вдруг появился сам господин Лафайет во всем своем генеральском величии. Он любезно поклонился и не менее любезно пригласил меня в отдельный апартамент и там имел со мной конфиденциальную беседу…
Марат откинулся на сиденье кареты и замолчал, явно упиваясь впечатлением от своего рассказа.
— Ну и что же, — не выдержал затянувшейся паузы Мейе, — о чем он толковал с вами?
— О многом, — с деланным равнодушием
Ровно в девять утра мы были на новой квартире Марата. Журналист уже сидел за столом и писал. Принял он нас сердечно и сразу же перешел к цели своего приглашения.
— Итак, друзья, будем говорить серьезно. Вчера я понял, что они меня боятся, боятся сильнее, чем остальных публицистов. Если бы я намекнул, мне предложили бы деньги, должности, не знаю, что еще… Я был настолько политичен, что, поняв все, сделал вид, будто не понял ничего, и отделался полуобещанием, — это, как вы понимаете, дает нам передышку. Ее необходимо использовать в максимальной степени: нужно быстро и точно нанести главный удар. Вы догадываетесь кому?
Марат пытливо посмотрел на нас. Мы молчали.
— Раньше я по преимуществу бил аристократов, двор, весь старый порядок, не желавший сдавать позиций: это была главная опасность. Версальский поход несколько ошарашил этих господ: в данный момент субъекты типа Сен-При не представляют непосредственной опасности — понимая это, многие из них пустились в бега. Не так опасна и ратуша с господами Байи и Лафайетом — это подголоски, враги второго порядка. Кто бы, вы думали, в настоящее время является самой зловещей фигурой?
Мы молчали.
— Господин Неккер, министр финансов, по существу, первый министр государства, — ответил за нас Марат.
Мене понимающе кивнул головой.
Я был ошеломлен. Господин Неккер, этот толстый симпатичный мужчина, который помог нам в Версале и которого Сен-При оскорблял у нас на глазах!.. Это казалось диким.
— Не может быть! — не сдержался я.
Марат словно не расслышал моего возгласа.
— Как Неккер в прошлом — крупнейший банкир Женевы. Он составил огромное состояние на всевозможных спекуляциях, на игре канадскими цепными бумагами, на сомнительных махинациях с акциями Ост-Индской компании и на многом другом. В настоящее время это богатейший человек Франции, лидер самых крупных собственников страны. Ему нельзя отказать в уме и знаниях; беда в том, что свою просвещенность он употребил не на пользу народу, а во вред ему. Поняв слабое место двора, страдавшего хроническим банкротством, Неккер, точно пиявка, присосался к монархии. Его пытались прогонять, но потом неизменно снова возвращали. Неккер выделился на королевской службе еще до революции. Но если до 14 июля он стремился предотвратить революционный взрыв, то после падения Бастилии все его помыслы были направлены на то, чтобы ограничить результаты этого взрыва и по возможности свести их на нет.