Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
Шрифт:
И в этом общем хоре восторгов и славословий диссонансом звучал лишь один-единственный голос.
7 октября Марат писал в своей газете:
«Друг народа разделяет радость своих сограждан, но ни на момент не поддается их сладким сновидениям».
День спустя эта же газета выразилась куда более определенно, и слова редакционной статьи живо напомнили мне то, что недавно я слышал в типографии Марата:
«О мои соотечественники! Люди легкомысленные а беспечные, непостоянные как в своих мыслях, так и в поступках, вы, действующие под влиянием аффекта и не доводящие дела до конца, вы, милующие своих врагов, которые завтра перегрызут
Это была прощальная статья публициста своим читателям. Уже несколько дней назад против него и его компаньона Дюфура было возбуждено судебное преследование. И именно в день выхода этого номера, 8 октября, королевский прокурор подписал ордер на арест «господин Жана Поля Марата, парижского литератора»…
Вечером 9 октября мы сидели у Мейе.
Друг мой был в подавленном состоянии. И впервые со дня нашей встречи я видел его пьяным. Он сидел в своем потертом кресле, опустив голову на руки, и долгое время не желал поддерживать разговор.
Я всячески допытывался причин.
Он молчал. Молчал долго. И наконец разразился:
— Какого черта, собственно, тебе надо? Ведь все идет хорошо, можно сказать, отлично, журналисты трубят победу, члены Учредительного собрания заявляют о своей «неразрывности» с королем, гвардейцы нацепили трехцветные кокарды величиной с чайное блюдце, а парижане лобызают друг друга. И сегодня их все еще кормят хлебом. Правда, что будет завтра — этого никто не знает, но это уже другой вопрос…
Мейе поднялся, достал из буфета бутылку и два стакана. Налил.
— Пей!..
Он залпом осушил стакан и снова налил.
— Что, не желаешь?.. Блюдешь трезвость и чистоту?..
Я слегка пригубил свое вино и задал вопрос, с самого начала вертевшийся на языке:
— Ну, а как же он?..
— О нем не беспокойся. Марат в безопасности — у этих господ руки коротки, чтобы взять такого человека. За ним стоят тысячи патриотов, и он всегда найдет убежище…
— А где он сейчас?..
Мейе посмотрел на меня мутным взглядом.
— Пей и молчи, это лучшее, что ты можешь сделать. А потом поедем к девкам, и пусть все катится к чертовой матери…
Я не унимался. Понимая, что он будет извергать ругательства, я все же продолжал допытываться:
— Но скажи мне хотя бы, в чем дело? Почему его решили арестовать?
— Почему, почему… Да потому, милый мой дурачок, что понимают: он видит их насквозь, а они все — прожженные подлецы и стараются всеми силами приукрасить свою подлость, скрыть ее от народа…
— Кто «они»?
— Кто?.. Имя им — легион. Я не говорю об августейшем толстяке — это пустышка, хотя и отравленная. Его супруга и монсеньер граф Прованский — штучки похуже. За ними — свора головорезов, готовых на все. Но и не в них главное. Все это — явные враги, а явные всегда не так страшны, как тайные… Наиболее опасны подлецы из Ассамблеи, подлецы из ратуши, негодяи из министерства во главе с господином Неккером… Опасны потому, что они лгут и извиваются, словно гадюки, обманывая простаков, грабя страну и жаля при каждом удобном случае…
— Позволь, но Неккер…
— Самый подлый из всех подлецов, потому что самый лживый и лицемерный… Но я вижу, ты ничего не пьешь… И какого дьявола ты меня все расспрашиваешь? Ведь все равно ничего
Я не унимался.
— Что он успел сказать тебе?
— Немного… Ты ведь читал его последнюю газету… Он сказал, что революция опять провалилась, народное дело снова на мели…
— Но почему же?..
— Что?.. Опять заладил свое «почему»? Пей, несчастный, и давай нальем снова… Потому, что мы сосульки и ротозеи, потому, что народ еще не понял главного, потому, что мы не сумели использовать выгодной ситуации, дабы очистить Ассамблею от предателей, взять в свои руки ратушу и превратить мирный поход во всеобщее восстание…
— Какое еще восстание? Ведь теперь-то революция уж закончена!..
— Закончена для негодяев, толстосумов и таких наивных мечтателей, как ты. А на самом деле — хочешь знать истину? — она лишь едва началась!..
Дрожь охватила меня. Я делал скидку на то, что мой собеседник пьян, и все же не мог освободиться от охватившего меня чувства ужаса… Так, значит, это еще не все?.. Значит, еще будет литься кровь, еще будут новые смертельные схватки и потрясения?.. Выходит, главное — впереди… Но выдержу ли я все это?.. И нужно ли мне оно?..
Мейе точно угадал мои мысли. Ткнув меня пальцем в грудь, он изрек:
— Ты прекраснодушный барчук, сын богача и сам богач. Ты никогда нас не поймешь, даже если будешь честно сотрудничать с нами. Ибо знай, что сказал мне Марат при расставании: «Я утверждаю, что класс неимущих, которых наглые богачи позорят именем каналий, — наиболее священная часть общества, единственная, которая в век грязи любит истину, справедливость и свободу». Понял?.. Вот за подобные-то мысли он и останется вечно гонимым, пока сволочь вроде Неккера, Мунье или Байи будет сохранять власть в своих руках… Кстати, представь себе: Мунье и некоторые из его собратьев уже покинули Собрание и взяли заграничные паспорта!.. Почуяли крысы, что их судно дало первую течь!.. За это стоит выпить!..
Мейе расхохотался и снова взял бутылку. Я попытался отобрать ее. Он не сопротивлялся.
— Не желаешь?.. Ну и черт с тобой. Тогда — едем.
Глава 8
Всякий, недостаточно осведомленный, мог бы, очевидно, подумать, что власти решили обрушить кары на голову Друга народа, прежде всего за его роль в организации и подготовке похода 5 октября. Так оно и было в действительности, но признаться в этом открыто преследователи не пожелали. Напротив, они измыслили предлог, шитый белыми нитками.
Некоторое время назад, критикуя деятельность муниципальных властей Парижа, Марат избрал основной мишенью некоего чиновника ратуши, господина Жоли. Как вскоре выяснилось, обвинение явилось результатом неточной информации. Марат тотчас же на страницах своей газеты объяснил ошибку, принес извинения Жоли и счел инцидент исчерпанным. Но господин Байи и триста советников ратуши судили иначе: они использовали промах журналиста и заставили Жоли подать жалобу о диффамации. Теперь, сразу же после версальских событий, был издан указ, запрещавший продавать не апробированную официально печатную продукцию (иначе говоря, запрещался «Друг народа»), а генеральный прокурор, дав ход обвинению Жоли, подписал ордер на арест издателя и редактора этой газеты.