Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
Шрифт:
Любопытство и отличная погода привели сюда жителей ближних деревень. В своих домотканых одеждах они держались небольшими группами и с изумлением следили за происходящим. Нарядно одетые парижане вышли целыми семьями.
Продавщицы пряников и нантерских пирожков весело переходили от одной толпы к другой, бойко торгуя своим товаром.
Молодежь, верная себе, организовала танцы.
Мне казалось, что я попал на летний праздник, воскресное гулянье нескольких тысяч семейств, ибо как еще можно было назвать происходившее?
Но тут очередь моя подошла, и один из комиссаров вручил мне перо.
Я закрываю
«На алтаре Отечества, 17 июля III года. Народные представители, вы были близки к завершению ваших работ… Совершилось большое преступление: Людовик XVI пытался бежать, он недостойно покинул свой пост… Вы, господа, предрешили, что он неповинен и неприкосновенен, объявив это во вчерашнем вашем декрете… но декрет недействителен, как по форме, так и по существу: по существу потому, что он противен желанию самодержавного народа, по форме потому, что он вынесен 290 неправомочными депутатами. Эти соображения, все соображения общего блага, настоятельное желание избегнуть анархии, в которую ввергло бы нас отсутствие гармонии между представителями и их верителями, — все это обязывает нас требовать, чтобы вы отменили означенный декрет, приняли во внимание, что преступление Людовика XVI доказано и что король этим отрекся от престола; требовать, чтобы вы приняли его отречение и созвали специальное представительство для открытия истинно национального суда над преступником и для замены и организации новой исполнительной власти.
Пэр, Вашар, Ровер, Демуа».
И дальше, вслед за подписями комиссаров, шли листы, листочки, наспех сшитые тетрадки, все покрытые подписями.
Я поставил свою и спустился с алтаря.
Празднество было в разгаре. Люди улыбались друг другу — даже на лице моего Жюля появилась улыбка.
— А что, Эскулап, разве мы хуже других? Пошли танцевать!
Мы протиснулись в толпу веселившихся. Мейе уже подхватил какую-то бойкую особу в кружевном платье, Я обратился к молоденькой блондинке, державшей за руку мальчика лет семи.
— Позвольте, сударыня!..
О да, было очень весело…
Я смотрел в ее большие серые глаза, вдыхал аромат ее чудесных рыжеватых волос и чувствовал себя счастливым…
— Как ваше имя?
— Луиза…
— А мальчик?
— Это мой брат, Жан.
— И меня зовут Жан!..
Она рассмеялась чистым, серебристым смехом. Мы беззаботно танцевали. Очередь у алтаря не иссякала. Празднество было в разгаре. И вдруг произошло это.
Не помню точно, когда раздался пушечный выстрел: в пять или в начале шестого. Стреляла сигнальная пушка у ратуши.
— Слышите, как нас приветствуют? — засмеялся юноша, танцевавший рядом.
Ему ответили хохотом.
Веселье продолжалось.
…Барабанная дробь застучала одновременно с трех сторон: у Военной школы,
Танцующие остановились.
Люди у алтаря с любопытством озирались по сторонам.
С любопытством, но не со страхом.
И правда, чего им было бояться?
На устах Луизы продолжала искриться улыбка.
Кто-то сзади толкнул меня.
— Похоже, все-таки решились, — сказал Мейе.
— Ну что ты, — весело ответил я, хотя сердце мое упало.
…Синие мундиры пестрели во всех проходах.
А народ все еще не догадывался.
Народ был так уверен в защите закона и в своей безопасности, что бросился навстречу национальным гвардейцам, разворачивающимся вдоль Сены.
Солдаты взяли ружья наперевес.
С флангов показались отряды конницы, спешившие занять боковые части поля. Поднялись густые тучи пыли, на мгновение окутавшие нас и скрывшие арену действий.
Барабанная дробь усилилась.
Основная колонна шла через деревянный мост со стороны Гро-Кайо. Во главе ее можно было различить аскетическую фигуру Байи.
— Ты видишь красный флаг? — спросил Мейе.
Я пригляделся и увидел небольшое красное полотнище, которое несли почему-то не впереди колонны, как полагалось, а где-то сбоку… Так, значит, действительно решили вспомнить военный закон!..
Еще не было паники. Люди не могли поверить самому худшему. С недоумением оглядывали они строившиеся войска и обменивались тревожными репликами.
— Подумайте, неужели они хотят нас прогнать?
— Прогнать? Но тогда зачем же оцепляют все проходы? Ведь мы не выйдем отсюда!
— И впрямь. Они, кажется, собираются устроить нам мышеловку…
— Зачем?
— А кто их знает… Наверно, попугать думают…
— Гляди, за мэром-то красный флаг!
— Какой еще флаг? Тебе померещилось!
— Нет, правда…
— Верно, верно… Значит, военный закон? Но при чем же здесь военный закон?..
Появился Лафайет на своем белом коне. Байи скомандовал: «Стой!» Солдаты остановились и взяли ружья на изготовку. Вперед выступили два члена муниципалитета с текстом закона в руках. Но прочитать его они не успели…
Люди стоявшие близко к Байи и его молодцам, не осознавая остроты положения, решили действовать. Раздались яростные крики: «Долой штыки!» — и несколько камней полетели в национальных гвардейцев.
И тут грянул залп.
Толпа оцепенела. Кто-то крикнул:
— Не трогайтесь с места! Стреляют холостыми!
Действительно, национальные гвардейцы выстрелили в воздух; это был «залп милости». Кто-то потребовал:
— Пусть объявят закон! — требовали люди.
Но закон так и не был объявлен. Грянул второй залп. И когда дым рассеялся, стало ясно, что здесь о «милости» не могло быть и речи…
Все мы, находившиеся на Марсовом поле, были так благодушны и не приняли абсолютно никаких мер для своего спасения потому, что не знали и не могли знать о событиях, происшедших в Ассамблее и ратуше в течение нескольких последних часов.
Мы не знали и не могли знать, что около часу дня законодатели приняли роковое решение и сразу же направили гонцов в ратушу, а председатель Ассамблеи Шарль Ламет после консультации с Барнавом отослал личное письмо Байи, требуя немедленно свести счеты с народом.