Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
Шрифт:
Все это отец проговорил, не глядя на меня. И лишь при последних словах взглянул. В его глазах больше не было ненависти. Я уловил в них что-то почти мягкое, почти просительное.
Секунду он ждал моего ответа. Сердце мое бешено колотилось.
Но я не ответил.
Он вышел. Все было кончено.
Я рухнул на постель и погрузился в какое-то забытье.
Одно за другим вспыхивали и исчезали видения прошлого. Наш дом в Бордо… Улыбающееся лицо матушки… Ее привычный жест — правая рука, прижатая к груди…
Не знаю, сколько я пролежал в этом оцепенении.
Когда вернулся рассудок, я вдруг со страшной болью ощутил весь ужас происшедшего, свое неожиданное сиротство, полный разрыв с тем, что было мне всегда так дорого…
Я задыхался от слез…
О, зачем так все получилось? Зачем?.. Ведь я же не хотел этого, не мог хотеть… Почему я не побежал за отцом, не упал перед ним на колени, не вымолил прощения?..
Но, быть может, еще не поздно?..
Ведь это можно сделать и через несколько дней или, скажем, через месяц?..
Утешая сам себя, я, как человек слабый, стал проникаться верой, будто ничего страшного, в сущности, но произошло и все как-то наладится, если не через месяц, то через год…
Я прятался от самого себя: ведь жребий был брошен давно, и сегодня не случилось ничего неожиданного — просто оборвалась тонкая нить, которая должна была оборваться не сегодня, так завтра. И я не поверил бы тогда, что никогда уже больше не увижу своей семьи: как я мог знать, что родители год спустя эмигрируют и погибнут на чужбине, а брат мой Ив, который вернется из Германии после термидора, никогда не пожелает встретиться со мной, считая меня виновным в их смерти?..
Погруженный в свои переживания и мысли, я не заметил, как прошел день. Вечером прибежал Мейе.
— Так ты дома отсиживаешься… Хорошо!.. А я сбился с ног… Да что с тобой такое? Почему мрачен?..
Я рассказал о своей беде. Жюль свистнул.
— Значит, ты остался без средств?
Я, возмущенный, вскочил. Меньше всего сейчас я думал о средствах!..
— Ладно, ладно, — успокаивал меня друг. — Я ведь знаю, что ты и так почти все отдавал Марату. Ты умеешь ограничивать себя. К тому же ведь ты уже врач и можешь сам кое-что заработать…
Он засмеялся и, по обыкновению, хотел сострить, но, взглянув мне в лицо, поперхнулся на полуслове. Мы помолчали.
— Я понимаю тебя, мой милый, — промолвил наконец Жюль, — все это очень горько и больно. Это пройдет не сразу. Но отвлекись. Узнай, как развиваются большие события…
И он рассказал такое, что действительно меня отвлекло.
В день 16 июля в Париже происходили какие-то странные маневры. Здание Манежа окружили два ряда солдат. По улицам маршировали национальные гвардейцы. Господин Лафайет составил преторианский отряд из крючников рынка… К вечеру причины этих действий стали понятны: Учредительное собрание издало декрет, полностью оправдывающий Людовика XVI и восстанавливающий его на престоле. Якобинцы заволновались; было ясно, что законодатели поспешили
— Болезнь Марата все осложнила, — продолжал Мейе, — да и не знаю, удалось бы восстание даже в самом лучшем случае. Робеспьер, Дантон и другие слишком много надежд возлагали на мирные средства; но теперь и эти надежды потерпели крах…
— Почему?
— Да разве ты не понял? Ведь петиции не будет!
— Но народ завтра снова придет на Марсово поле, чтобы ее подписать!
— В том-то и беда. Теперь никого не предупредишь, завтра к полудню соберется многотысячная толпа, и тогда может произойти разное…
Я вспомнил слова Марата.
— Неужели они осмелятся?
— А почему им не осмелиться? Ты читал речь Барнава. Теперь господа из Ассамблеи и ратуши только и думают о том, чтобы закончить революцию и закрепить свою победу. И король-то им нужен прежде всего как символ этой победы!
Я поинтересовался, что думают об этом наши. Мейе пожал плечами:
— Дантона нигде не видно; после сегодняшнего конфуза он вряд ли придет завтра. Демулен и Фрерон не придут наверняка: поскольку завтра воскресенье, они, как всегда, собираются за город.
— За город в такое тревожное время?
— Демулен с обычным для него легкомыслием не считает, что есть основания для тревоги.
— А Марат?
— Марату сегодня хуже. У него снова жар, и притом больший, чем позавчера. Было бы нелишним, чтобы вы с Эмилем утром навестили его.
— Обязательно навестим, но как быть дальше?
— Я думаю, мы-то уж с тобой не станем уклоняться, как Фрерон и Демулен. Мы должны быть завтра на Марсовом поле к полудню; что делать — увидим по ходу событий…
Эту ночь я почти не сомкнул глаз.
Сожаления, связанные со вчерашним днем, и тревога за завтра распинали мне мозг и сердце. Только к утру я немного забылся и потому проснулся поздно. Вскочил в десятом часу и бросился за Эмилем.
К Фрерону мы прибыли около десяти.
Хозяин дома спешил: они с Демуленом собирались к Дантону, а от него — в Фонтенуа или в Бур-ля-Рен. Фрерон бросил мне ключи и убежал.
Марат чувствовал себя лучше. По видимому, вчера был кризис. Жар прошел, но больной был очень слаб. Он почти не отвечал на наши вопросы и лежал с закрытыми глазами.
Вдруг встрепенулся:
— Жан, ты знаешь, сколько времени?
Было половина двенадцатого.
— Иди же туда, будь с народом… Иди, не медли, со мной останется Эмиль…
Я и сам уже собирался в путь. Еще раз взглянув на больного и снова подумав, что его болезнь уже не должна внушать опасений, я простился с Барту.
На Марсово поле я отправился в первом часу.
Мне предстоит рассказать о событиях, которые я, как и трагическую гибель Марата, считаю самыми страшными в моей жизни.