Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате
Шрифт:
Марат удивленно посмотрел на нас, но тут же вспомнил о своем приглашении.
— Господин Дюфур, — указал он на своего собеседника.
Мы раскланялись.
— Вот, подсчитываем квитанции за последний месяц, — продолжал Марат, — и господин Дюфур видит, что не промахнулся — число подписчиков почти утроилось и достигло двух тысяч!..
— Да, но риск, — проворчал Дюфур, — риск, который не окупится никакими доходами… Берегитесь, сударь, еще раз повторяю: если вы не прекратите ваших штучек, сидеть нам обоим в тюрьме!..
— Ладно, старина, Бастилия разрушена, — Марат обнял за плечи Дюфура. — Не будьте старым ворчуном, не брюзжите, а радуйтесь, что мы оба делаем благое дело. А впереди ведь, — Марат лукаво нам подмигнул, — ждут еще большие прибыли…
— Прибыли… — вздохнул журналист, едва лишь закрылась дверь за Дюфуром. — Как бы не так, держи карман шире… Вчера пришлось взять еще одного помощника; не знаю, как дотянем этот месяц!..
Бросив квитанции в ящик стола, Марат взглянул на Мейе. В его взгляде отразился шутливый ужас.
— Боже мой! Как взвыл бы этот старик, если бы мог догадаться, что содержит завтрашний номер!..
Чувствуя себя крайне неловко, как чужой, присутствующий при разговоре двух сообщников, я отошел в сторону и стал разглядывать станки; потом занялся отбракованными газетными листами…
— Ну и что же, мэтр, — спрашивал Жюль, — выпустите этот номер завтра днем?
— Ты шутишь, дорогой Мейе! Днем он уже никому не будет нужен. Днем люди будут в пути. Газета выйдет рано утром — до начала работы, и тогда, быть может, рабочий день не начнется!..
— И вы уверены, что народ пойдет на Версаль?
— А что еще остается делать народу?.. Впрочем, я уверен только в женщинах и рабочих. Они страдают в десять раз больше других и пойдут наверняка. Что же касается остальных… О, парижане, легковерные и легкомысленные дети!.. Если бы они лучше слушали тех, кто желает им добра и видит чуть-чуть дальше собственного носа, скольких опасностей и ошибок они сумели бы избежать!..
Эта тирада вывела меня из равновесия. Я не выдержал:
— А не можете ли вы сказать, сударь, что это за опасности и ошибки?
Марат внимательно посмотрел на меня:
— Это очень серьезный разговор. Готовы ли вы к нему, молодой человек?..
— Более чем готов. Мне нужно слишком многое понять и уяснить. Я должен понять, что произошло и что происходит. Я должен понять, зачем нужно будоражить людей, хотя революция давно закончилась, и закончилась победой. Я должен понять, в чем же обвиняют нашего доброго короля, Национальное собрание, Парижскую коммуну? Я должен понять, наконец, кто заводит пружины и до каких пор все это будет продолжаться?..
Видимо, я не владел собой. Но страстность моего выпада отнюдь не произвела дурного впечатления на Марата. Он не рассердился, не закричал и не указал на дверь. Напротив, морщины на челе его разгладились, и он смотрел на меня почти с нежностью. И когда он заговорил, его тихий, спокойный голос представил странный контраст моему надрывному воплю.
— Кто заводит пружины?.. Хорошо сказано… Но люди не механические игрушки, и заводить их не надо; они действуют по своей воле, а толкает их нужда, горе, несправедливость — все непомерное бремя невзгод… Впрочем, начинать нужно не с этого. Скажите, Буглен, как вы представляете себе, что такое революция?..
— Революция?.. Да кто же этого не знает? Это — великое, всеобщее усилие, поддержанное желанием короля прийти на помощь своим подданным; это изменение всех прежних устоев просвещенной верховной властью, которая поняла, что должна служить не кучке себялюбцев, но всему великому народу!..
— Прекрасно. Так я и думал. Вас хорошо обучили ваши глубокомысленные наставники и ваши драгоценные родители. Но, к сожалению, все обстоит значительно сложнее… Кстати, что такое, по вашему, взятие Бастилии, народные восстания в городах, бунты в деревнях и великий страх, охвативший всю знать?
— Неизбежные, хотя и неприятные эксцессы!..
— Так… Эксцессы… Ведь это слова вашего доброго папаши, не правда ли?.. А вам никогда не приходило в голову, что эти эксцессы и составляют существо революции?..
Я чуть не расхохотался.
Мне показалось, что и сам Марат готов улыбнуться. Но тут же брови его нахмурились. Тем же спокойным, ровным, удивительно убеждающим тоном он продолжал:
— Послушайте, что я скажу вам, Буглен. Слушайте внимательно, не перебивая. А потом можете спрашивать сколько угодно.
«Все люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» — так гласит первая статья нашей Декларации прав человека и гражданина. Но для того чтобы француз смог высказать эту очевидную истину, должно было пройти более тысячи лет тирании!.. Наконец истина высказана. Она декретирована, узаконена; ее отольют в бронзе, вырежут на мраморе и… и отложат в сторону! Ее и теперь будто нет и в помине! О ней забыли!.. Как это могло получиться, спросите вы?.. Слушайте, слушайте все по порядку.
Люди рождаются свободными и равными… Но общество сразу же нарушает этот принцип. В обществе господствуют жадные и богатые, которые держатся за привилегии своего рождения и положения, а государство блюдет и охраняет их привилегии, поскольку государство создано ими… Если бедняк украдет булку, чтобы накормить голодную семью, то его повесят как преступника, угрожающего обществу и государству; но если богатый вельможа украдет миллион, чтобы построить себе еще один дворец, то государство даст ему орден, а общество благословит как работодателя и отца народа! Вот в чем штука. Таков парадокс, который тысячелетия правит нами. И все же не в парадоксах соль жизни. Парадокс действует до тех пор, пока народ терпит и не вникает в существо дела. Но ведь иногда, когда терпеть уж вовсе невмоготу, народ может и прозреть!
Вот он и прозрел!
Вы думаете (не вы, а ваш бесценный папаша), что революция началась, когда король созвал Генеральные штаты?.. Ничуть не бывало. Генеральные штаты нужны были сильным мира для того, чтобы, сыграв представительную комедию, протащить свои планы нового ограбления народа. И если лидеры Генеральных штатов вдруг заговорили языком античных мудрецов, то лишь потому, что чувствовали: время парадоксов прошло!..
Нет, это была не революция; это был лишь пролог к ней. Революция началась не 5 мая, а 14 июля, когда парижский народ взял Бастилию, спас Ассамблею и показал, кто является подлинным хозяином страны!.. О, если бы восставший народ-властелин довел тогда дело до конца! Если бы он вывел из состава Собрания своих врагов, если бы он расправился со своими поработителями и передал власть в руки достойных!.. Если бы все произошло именно так, то, конечно, революция на том бы и закончилась. Но этого не произошло. Как всегда, народ обманули. Бедняков заставили таскать каштаны из огня для других, тех, кто много разглагольствовал, еще больше обещал, а втайне держал камень за пазухой! В Национальном собрании стали хозяйничать изменники вроде Мирабо или Мунье, в ратуше окопались лицемеры типа Байи, а во главе Национальной гвардии очутился сомнительный либерал маркиз Лафайет… А что получили победители Бастилии, те, кто, не жалея своей крови, начал это великое движение? Голод и еще более страшную нищету!.. Но раз так, можно ли сказать, что революция окончилась? Конечно нельзя. Она не могла так окончиться. Она только начинается. А наша задача состоит в том, чтобы указывать людям правильный путь, предостерегать их от ложных посулов, раскрывать заговоры, которые плетутся за их спинами…