Сердце не камень
Шрифт:
Ераст. Оправданий нет, и язык не подымется оправдываться перед вами! что ж мне, плакать, прощенья просить, в ногах валяться? Так я, может, и потерянный человек, но унижаться не стану, низкости во мне нет. Все дело налицо, ясно… уж тут нечего… Следует вам только пренебречь нами, плюнуть и уйти… и оставайтесь опять такой высокой женщиной, как вы были, не связывайтесь с такими людьми, как мы.
Вера Филипповна. Так я и сделаю. Ты как точно угадал мои мысли.
Ераст. Но позвольте! Человек я для вас маленький, ничтожный, так все одно, что червь ползущий; но не откажите сделать мне последнюю
Вера Филипповна. Изволь. Встань.
Ераст встает.
Ты меня хотел обмануть, а бог меня помиловал, стало быть мне жаловаться не на что. Мне радоваться надо, что бог меня не забыл. Хоть сто раз меня обманут, а все-таки любить людей я не отстану. Только одно я скажу тебе: любить людей надо, а в дела их входить не нужно. тобы входить в дела людей, надо знать их, а знать мне их не дано. Коли я не умею разобрать, кто правду говорит, а кто обманывает, так лучше не браться за это. Кто молча нуждается, кто просит, кто руку протягивает – всякому помоги и проходи мимо с легким сердцем. А станешь ты людей про их нужды расспрашивать, так волей-неволей тебя обманут, потому что всякому хочется себя оправдать, свою вину на других либо на судьбу свалить, всякому хочется себя получше показать, своих-то грехов, своей-то вины никто тебе не скажет. А догадаешься ты, что тебя обманывают, и осудишь человека, так уж какое тут добро, только грех один. А вот как надо жить нам, глупым людям: люби людей, и не знай их, и не суди. Я не за свое дело взялась, моя забота люди бедные, беспомощные; а вы сами себе поможете; ишь как ловко вы всё придумали. Видеть тебя и разговаривать с тобой уж больше мне незачем. Ты прощенья-то за свой грех проси не у меня, а выше, а коли и мое прощенье тебе нужно, так я тебе прощаю. С богом! Мы теперь чужие. (Идет к двери.)
Ераст. Вот, кажется, к воротам кто-то подъехал, да уж теперь вас не застанут.
Вера Филипповна. Тебе дела до меня нет, ты об себе думай, я не боюсь. Что правому человеку бояться. (Уходит.)
Ераст. Вот важно! хорошо, очень хорошо, лучше требовать нельзя. Ну, Константин, подвел ты меня ловко! Во всей форме я теперь невежа перед ней, да и самому-то на себя глядеть противно. Вот так налетел! Я стыда-то еще в жизни не видал, так вот попробовал. Эх, сирота, сирота, учить-то тебя да бить-то было некому. Вот и беда, как твердо-то не знаешь, что хорошо, что дурно. Нет, уж лучше бедствовать, чем такими делами заниматься! Только бы бог помог. До поту меня стыд-то пробрал; да пот-то какой, холодный. (Подходит к двери своей комнаты.) Ольга!
Выходит Ольга со свечой.
Ераст и Ольга.
Ераст (берет свечу и ставит на конторку). Иди домой! Беги скорей!
Ольга. Что, что случилось?
Ераст. Когда тут разговаривать! Беги скорей, застанут.
Ольга. Так я завтра к тебе забегу.
Ераст. Да ладно, ладно…
Ольга. Ведь ты меня любишь, ты меня ни на кого не променяешь?
Ераст. Нашла время нежничать. Беги, говорят тебе.
Ольга (обнимает Ераста). Ну, прощай, милый, прощай. (Отворяет дверь в коридор.) Ай! (Подбегает к Ерасту.) Дяденька там, муж…
Ераст. Беги ко мне в комнату, прячься там хорошенько.
Ольга убегает. Ераст садится за конторку и раскрывает конторскую книгу.
Входят Каркунов, Халымови Константин. Ераст встает и кланяется.
Ераст, Каркунов, Халымов и Константин.
Каркунов (садясь на стул). Чем мне не житье, кум, а? Какого еще житья надо? Приказчики ночи не спят, над книгами сидят; а не пьянствуют ведь, не безобразничают.
Халымов. Каков хозяин, таковы и приказчики, хозяин трезвой жизни, и приказчики по нем.
Каркунов. Да, да, верно, кум, верно. Другие-то приказчики по трактирам, да всякое безобразие…
Халымов. Да ведь они глупы, они думают, что трактиры-то для них устроены, а не знают того, что трактиры-то и всякие безобразия для хозяев, а не для приказчиков.
Каркунов. Так, так это, кум, так точно. А мои, видишь, как стараются. Старайся, Ераст, старайся!
Ераст. Я, Потап Потапыч, все силы полагаю.
Каркунов. Да вижу, как не видать, чудак, вижу. Старайся, старайся. Забыт не будешь. А племянник, кум, слов-то я, слов не подберу, как нахвалиться. Я за ним как за каменной стеной! Как он дядю бережет! Приедет с дядей в трактир, сам прежде дяди пьян напьется! Золотой парень, золотой! Едем ночью домой, кто кого везет – неизвестно, кто кого держит-не разберешь. Обнявшись едем всю дорогу, пока нас у крыльца дворники не снимут с дрожек.
Халымов. Чудесно! Значит, дружески живете. Чего ж лучше!
Константин. Стараюсь, помилуйте, себя не жалею… Как можно, чтобы я для дяденьки…
Каркунов. Вот и нынче, видишь, как старался, чуть на ногах держится.
Константин. Для куражу, дяденька, для куражу. Коль скоро вы меня в свою компанию принимаете, должен же я понимать себя, значит, должен я вас веселить. А если я буду повеся нос сидеть, скука, канитель… для чего я вам тогда нужен?
Каркунов. Молодцы, молодцы, ребята! А, кум, так ведь?
Халымов. Твое дело.
Константин. Я, дяденька, всей душой… Да, кажется, так надобно сказать, что во всем доме только один я к вам приверженность и имею.
Каркунов (встает). Спасибо, голубчик мой, спасибо! (Кланяется в пояс.)
Константин. Чувствовать вашу благодарность я› дяденька, могу… душу имею такую… благородную…