Сердце не камень
Шрифт:
Аполлинария Панфиловна. Нынче купчихи себя высоко, ох, высоко держат, ни в чем иностранкам уступить не хотят… снаружи-то.
Вера Филипповна. Слышала я, по слуху-то и я знаю.что ж мудреного. Люди людей видят, один от другого занимаются. Только я одна пятнадцать лет свету божьего не вижу, так мне и заняться не от кого.что это Потап Потапыч с Исаем Данилычем затолковались!
Аполлинария Панфиловна. Стало быть, дело есть. Разве не слыхали?
Вера Филипповна. Ничего не слыхала.
Ольга.
Аполлинария Панфиловна. Мне Исай Данилыч говорил.
Вера Филипповна. А мне Потап Потапыч ничего не сказывал.
Аполлинария Панфиловна. По заслугам и награда.
Ольга. Отчего ж не награждать, коли кто чего стоит; всякий волен в своем добре; только и других тоже обижать не нужно.
Вера Филипповна. Зачем обижать! Сохрани бог! Только не знаю я, про какую награду вы говорите.
Аполлинария Панфиловна. Завещание пишут, Вера Филипповна, завещание.
Вера Филипповна (с испугом.) Завещание? Какое завещание, зачем? Потап Потапыч на здоровье не жалуется; он, кажется… слава богу.
Аполлинария Панфиловна. Осторожность не мешает, в животе и смерти бог волен. А ну, вдруг… Значит, надо вперед подумать да успокоить, кого любишь. Вот, мол, не сомневайтесь, все вам предоставляю, всякое счастие, всякое удовольствие.
Ольга. Как же, тетенька, неужели ж вы этого не ожидали?
Вера Филипповна. Не ожидала, да и не думала никогда.
Аполлинария Панфиловна. Как, чай, не думать! Разве вы богатству не рады будете?
Вера Филипповна. Нет, очень рада.
Аполлинария Панфиловна. Ну, еще бы!
Вера Филипповна. Я много бедным помогаю, так часто не хватает; а у Потапа Потапыча просить боюсь; а кабы я богата была, мне бы рай, а не житье.
Входит Огуревна.
Огуревна. Я, матушка, насчет варенья.
Вера Филипповна. Сейчас приду.
Огуревна уходит.
Извините, гостьи дорогие! (Уходит.)
Ольга. «Для бедных»! Рассказывай тут! И мы люди небогатые.
Аполлинария Панфиловна. Надо ей говорить-то что-нибудь!
Входит Вера Филипповна.
Вы говорите, что не думали о богатстве? Да кто ж этому поверит! Не без расчету ж вы шли за старика. Жили бы в бедности…
Вера Филипповна. Я и не оправдываюсь; я не святая. Да и много ли у нас, в купечестве, девушек по любви-то выходят? Всё больше по расчету, да еще не по своему, а по родительскому. Родители подумают, разочтут и выдадут, вот и все тут. Маменька все сокрушалась, как ей быть со мной при нашей бедности; разумеется, как посватался Потап Потапыч, она обеими руками перекрестилась. Разве я могла не послушаться маменьки, не
Аполлинария Панфиловна. Послушались маменьку и полюбили богатого старичка.
Ольга. Как богатого не полюбить! Да я бы сейчас…
Вера Филипповна. Богатого трудней полюбить. За что я его буду любить! Ему и так жить хорошо. Бедного скорей полюбишь. Будешь думать: «Того у него нет, другого нет», – станешь жалеть и полюбишь.
Аполлинария Панфиловна. Уж на маменьку только слава; чай, и сами были не прочь за Потапа Потапыча идти. Всякому хочется получше пожить, особливо кто из бедности.
Вера Филипповна. «Получше пожить». Да жила ли я, спросите! Моей жизни завидовать нечему. Я пятнадцать лет свету не видала; мне только и выходу было, что в церковь. Нет, виновата, в первую зиму, как я замуж вышла, в театр было поехали.
Аполлинария Панфиловна. Да не доехали, что ли?
Вера Филипповна. Нет, хуже.
Аполлинария Панфиловна. Смешнее?
Вера Филипповна. Кому как. Только что я села в ложу, кто-то из кресел на меня в трубку и посмотрел; Потап Потапыч как вспылил: «то, говорит, он глаза-то пялит, чего не видывал! Сбирайся домой!» Так и уехали до начала представления. Да с тех пор, вот уж пятнадцатый год, и сижу дома. Я уж не говорю о театрах, о гуляньях…
Ольга. Как, тетенька, неужели же ни в Сокольники, ни в парк, ни в Эрмитаж?…
Вера Филипповна. Какие Сокольники, какой Эрмитаж! Я об них и понятия не имею.
Ольга. Однако, тетенька.
Аполлинария Панфиловна. Да, уж нынче таких антиков немного, чтоб Сокольников не знать.
Вера Филипповна. Ну, да уж так и быть. Сначала-то и горько было, и обидно, и до смертной тоски доходило, что все взаперти сижу; а потом, слава богу, прошло, к бедным привязалась; да так обсиделась дома, что самой страшно подумать: как это я на гулянье поеду? Да уж бог с ними, с гуляньями и театрами. Говорят, там соблазну много. Да ведь на белом свете не все ж дурное, есть что-нибудь и хорошее, я и хорошего-то не видала, ничего и не знаю. Для меня Москва-то как лес; пусти меня одну, так я подле дома заблужусь. Твердо дорогу знаю только в церковь да в баню. И теперь, как выеду, так словно дитя малое, на дома да на церкви любуюсь: всё-то мне в диковину.
Ольга. Все ж таки выезжали куда-нибудь?
Вера Филипповна. Выезд мой, милая, был раза два-три в год по магазинам за нарядами, да и то всегда сам со мной ездил. Портниха и башмачник на дом приходят. Мех понадобится, так на другое утро я еще не проснулась, а уж в зале по всему полу меха разостланы, выбирай любой. Шляпку захочу, так тоже мадам полну карету картонов привезет. О вещах дорогих и говорить нечего: Потап Потапыч чуть не каждую неделю возил то серьги, то кольцо, то брошку. Хоть надевать некуда, а все-таки занятие: поутру встану, переберу да перегляжу всё – время-то незаметно и пройдет.