Сердце Проклятого
Шрифт:
— Сколько нас? — спросила Мириам, ставя перед гостем миску с похлебкой (в золотистом густом бульоне плавали куски отварной рыбы) — Сколько осталось тех, кто помнит, каким был Иешуа? И сколько из них в действительности знали настоящего га-Ноцри? Ты и я? Иоханнан? Шимон? Андрей? Фома и Матфей? Теперь, по прошествии лет, у каждого свой Иешуа. В каждой деревне, в каждой общине, где веруют в него, он разный, но совсем не такой, каким был, пока жил. Что будет, когда никого из нас не станет? В кого он превратится?
Иегуда взял ее за руку нежно, словно посадил к себе на ладонь хрупкую птицу.
— Ты помнишь ночь в погребальной пещере? Когда ты сказала нам, что задумала?
— Да.
— Иосиф оказался прав, Мириам. Мы сами не знали,
74
Боанергес — «сыновья грома», прозвище данное сыновьям Зевдея за вспыльчивость и склонность решать вопросы с помощью силы. Многие исследователи считают, что это прозвище говорит о их принадлежности к радикальному крылу партии зелотов — сикариям.
— Ты ошибаешься Иегуда, — произнесла Мириам едва слышно. — В этом мире все остается неизменным, уходят только люди. Кто-то уходит, не оставив следа — ни сына, ни дочери, ни построенного дома, ни посаженного дерева, ни доброй памяти о себе. Другой живет так, что даже камни плачут о нем. Но и тот, и другой непременно уходят. Мир не меняется, мой старый друг, он всегда был таким, и будет таким всегда, сколько бы поколений не прошло сквозь него — безжалостным, равнодушным и жестоким. Одна жизнь, один шанс, смерть, безвестность и пустота до Судного дня! Что осталось нам, Иегуда? Год? Еще двадцать лет? Минута? Час? Сколько еще даст нам Всевышний? Га-Ноцри дал нам надежду, что впереди не пустота, а вечность… Что из того, что он сам не знал наверняка, прав ли? Что из того, что он умер, если для тех, кто верит в него, он жив? Разве надежда не стоит смерти? Разве истинная вера нуждается в доказательствах?
— Эту надежду дала ты, Мири. Он думал совсем о другом…
— Откуда ты знаешь, о чем он думал? — голос Мириам внезапно зазвенел от сдерживаемого гнева. — Кто может наверняка сказать, о чем он думал? Даже я не могу! Я — та, которая была ему ближе всех! Та, на груди которой он засыпал и просыпался! Кто может проникнуть в мысли мудреца, Иегуда? Может, он думал о судьбе своего народа? Может, он думал о ребенке, которого я уже тогда носила под сердцем? Может, о том, как прекрасна будет наша долгая-долгая жизнь в небольшом домике на берегу Галилейского моря? Может, о том, как напишет книгу, которая по силе сравнится с древними пророчествами? Важно другое — больше он ни о чем не думает. Он мертв. И он никогда не увидит, как улыбается плоть от его плоти. И никогда не возьмет на руки внуков.
— Ты сохранила память о нем для всех, Мириам.
— Что из того, Иегуда? — спросила она горько. — Что из того, что я сохранила память о нем, если не смогла сохранить его самого для себя и сына?
— Никто не смог бы остановить его…
— Я знаю. Но от этого
Огонь лампады ослабел, пора было подливать масла, но за окном небо зарозовело, налилось светом наступающей зари…
Зари? Но ночь едва началась, подумал Иегуда. До рассвета еще далеко!
Лицо его невольно стало тревожным и Мириам, уловив это, глянула через плечо, привстала…
— Город горит! — выдохнула она, присмотревшись. — В Эфесе пожар! Это кварталы мастеров, возле храма Артемиды!
Она выбежала наружу, остановилась над обрывом, опершись рукой на ствол фиги. Иегуда стал рядом.
Город действительно горел. Но это не был стихийный пожар, разбушевавшийся от оставленного без присмотра очага или неосторожно высыпанных углей. Пылали дома, отстоявшие друг от друга на несколько кварталов — Иегуда насчитал не менее полутора десятков мест, где пламя отплясывало победный танец. Он уже видел нечто подобное и, к сожалению, не раз. Эфес не просто горел — в городе начались беспорядки. И, если судить по тому, как быстро росло зарево над кварталами, неприятности случились нешуточные.
Худшее, что можно было себе представить — это бунт рабов. Но бунт рабов вряд ли б начался в вольном городе, где рабы жили сыто и благополучно, да еще и у храма, неподалеку от полных солдатами казарм. И здание управы не горело — Иегуда легко нашел место, где оно стояло — а его восставшие захватили бы в первую очередь. Нет, это не восстание. Все куда сложнее. Горели ремесленные кварталы и улицы, на которых располагались многочисленные лавки, торговавшие товарами для приезжающих к Артемиде паломников — статуэтками богини, талисманами, обещавшими владельцу здоровье, плодовитость и долголетие, разными средствами от дурного глаза, мазями и притираниями, получившими чудесные способности после пребывания на алтаре храма, вином из местной винодельни и сыром из молока коз, находящихся под личным покровительством Артемис. Кому нужны ремесленные кварталы? Что там брать? Иегуда не питал иллюзий — при любых беспорядках толпа идет туда, где может не только излить свой пламенный гнев, но и изрядно поживиться. Поживиться в Эфесе было где, но вот места, где сейчас начало пылать по-настоящему, для грабежей годились мало. В богатых кварталах и в районе портовых складов огня не было. Или поджигатели туда еще не добрались, или происходящее сейчас у стен храма не было обычным бунтом.
В любом случае, идти туда и выяснять, что именно стряслось, Иегуда не собирался. Там, где толпа начинает крушить и жечь все вокруг, лучше не находиться. Толпа не выясняет, кто — враг, кто — друг. С мертвыми телами разбираются власти наутро, когда все заканчивается, любопытные долго не живут.
— Мне надо туда, — внезапно воскликнула Мириам. — Мне очень надо туда!
Она оторвалась от корявого ствола старой фиги, сделала несколько шагов, покачнулась, и Иегуда едва успел подхватить ее под локоть.
Мириам была бледна. Бледна так, что ее густой многолетний загар почти полностью растворился в страхе, молоком разлившимся по ее коже.
— Что случилось? — спросил Иегуда, вглядываясь в ее глаза. — Там опасно, Мири! Туда нельзя идти!
— Мне надо! — повторила она. — Мне надо! Он в беде! Он не станет стоять в стороне, если его дому будут угрожать!
— Да, погоди! Кто он? Кто не станет стоять в стороне?
— Сын! — выдохнула она ему в лицо. — Мой сын! Наш с ним сын! Иосиф!
Глава 16
Израиль. Борт вертолета
Наши дни
Ави Дихтер недаром держал у уха мобильный телефон.
В принципе, сеанс связи начался еще по пути на вертолетную площадку. Сначала ему позвонил нынешний директор департамента охраны и безопасности, потом звонок перевели на подразделение электронной разведки, и лишь потом, когда Дихтер садился в вертолет, его соединили с тем, из-за кого, собственно, все руководители «Шабака» не спали ранним апрельским утром.